Убить Петра Великого
Шрифт:
Не прошло и пяти минут, как за дверями брякнуло железо, а потом негромкий голос сурово потребовал:
— Проходь давай! Князь дожидаться не станет, враз кнута присудит!
Дверь широко распахнулась, и в палаты, сгорбившись под тяжестью железа, вошел еще не старый человек с изможденным лицом. Линия губ прямая, жестковатая. На руках и ногах — кандалы, сцепленные между собой тяжелой цепью. По обе стороны, явно скучая, стояли рекруты. Эдакие простофили, вымахавшие под самый потолок. Один от безделья ковырялся перстом в носу, другой таращился на князя.
— Жалостливый, значит? — посуровел Федор Юрьевич.
— Не более чем другие, князь, — смиренно отозвался протодьякон.
В глазах
— Смел, однако! — не то подивился, не то похвалил Федор Ромодановский. — А только глуп! Ежели государь наказал, так перечить не смей. Вот и накликал ты на свою бесталанную голову погибель. Едва успеваешь головы рубить, а народец в кандальные палаты все прибывает и прибывает.
— Значит, судьба такая, князь.
— Что ты скажешь в свое оправдание, холоп?
— Не в чем мне оправдываться, князь. Хулу на государя не говорил, а Евдокию пожалел, как бабу. Ей-то с ребятишками мыкаться. Несладко им без мужниного глазу!
Глянув в бумаги, Ромодановский возразил:
— А вот тут от нарочного посыльного весточку получил, что знался ты с дурными людьми, кои государя в кабаках оговаривают, хулу на него возводят. Вот ты от них и поднабрался дурного!
— Не было такого, Федор Юрьевич, — уверенно произнес кандальный.
— Не было, говоришь? — усмехнулся Федор Юрьевич. — А дьяка бородатого помнишь, что тебя вином угощал? Чего же ты рот-то открыл? Никак ли с перепуга? Это верно, надо меня бояться. Я ведь с тобой все что угодно могу сотворить, и спрашивать меня никто не станет. Может, ты и теперь отпираться станешь?
— Поносят меня, князь! Оговаривают!
— Проняло тебя. Вот и голосок задрожал. Так что ты про меня такое говорил? Молчишь. А мне ведь ведомо. Хочешь, я сам расскажу? А говорил ты вот что. Будто бы я спать не ложусь до тех самых пор, пока человеческой крови не отведаю. Вот считай, что я нынче сполна испил… Да и внешность ты мою образно обрисовывал, говорил, что собою видом страшен, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, а еще к тому же пьян во вся дни. Али не так? — прищурился князь. — А что поделаешь, протодьякон, служба у меня такая. Если бы не моя служба, так Петра Алексеевича давно бы сокрушили всякие лиходеи. Стража! Уведите его. Пусть в подземелье посидит. Немного ему осталось.
— Что там еще сегодня? — спросил Ромодановский, когда колодника увели.
— Тут стрельцы с Азова челобитную написали.
— А этим-то чего надобно? — недовольно пробурчал князь.
— Жалуются на службу, Федор Юрьевич, — охотно отвечал исправник. — Пишут, что денег много месяцев не выплачивают. Кормежка плохая, болезни да хвори разные одолели. По семьям соскучились. Будто бы отправили их на Азов на три месяца, а уже год минул.
— Челом государю бьют? — нахмурился глава приказа.
— Государю, — живо отозвался секретарь.
— Так чего же ты мне не передал? Олух царя небесного! — осерчал князь. — Ведь теперь я на Руси вместо государя! Где бумага?
— Вот она, Федор Юрьевич! — подскочил Егорка, передавая Ромодановскому скрученную грамоту.
— Это те самые, что из-под Азова?
— Те самые, батюшка. А полковники у них Козаков, Черный да Чубаров.
— Сам гляну, — буркнул невесело Ромодановский. — Ты мне свечи-то пододвинь. Чего слепнуть-то зазря!
«Батюшка наш государь Петр Алексеевич, — углубился в чтение князь. — Пишут тебе холопы твои, стрельцы из города Азова. Бьем тебе челом на скудное наше житие. Уже минуло более года, как не видели мы своих жен да детишек малых. С тех самых пор, как отъехали мы из Москвы. Волей твоей царской остались мы после турецкой кампании в Азове для очистки города и строительства укреплений. Тяготы службы
Федор Юрьевич поднял помрачневший взгляд на стольника и спросил хмуро:
— Сам-то читал?
— А то как же, князь! Читал! И даже не единожды!
— Вот потому показать не захотел?! — осерчал князь. — Сослать бы тебя на вечное житие!
— Помилуйте, батюшка! — бухнулся Егорка на колени. — Да за что же! Ведь верой и правдой!
— Ладно, нехристь, поднимайся! Накажу еще, успеется.
«…Цельную зиму стояли мы на литовской границе в лютые морозы, — вновь принялся за чтение Ромодановский. — Опять запросились домой к женам да к детишкам малым, но вместо этого закрепили нас в Великих Луках на позор, безо всякого кормления. Бьем тебе челом, великий государь, только ты один и можешь помочь нашей беде. Пожалей нас своей милостью и отправь нас к нашим женам в Москву. Обидчики наши московские бояре да князья Федор Юрьевич Ромодановский, Тимофей Николаевич Стрешнев, Илья Борисович Троекуров. Заступись за нас, верни нам жалованье, что они присваивают себе, и накажи за то, что довели до срама и нищеты верных твоих холопов. Полковники московских стрелецких полков Иван Козаков, Яков Черный, Андрей Чубаров».
— Вот оно что, — в задумчивости протянул Федор Юрьевич. — Значит, они государю писали?
— Получается, что так, Федор Юрьевич.
— Они сейчас в городе?
— Покудова здесь, — отозвался стольник. — Да ты не тревожься, князь, я верных людей приставил за ними досматривать, — махнул он широким рукавом. — Коли что будут дурное затевать, так они тотчас узнают.
— И чего же они в городе делали?
Пожав плечами, отвечал беззаботно:
— А чего им еще в Москве делать-то? Женок навестили, с детишками на крыльце поиграли, а потом разбрелись по кабакам тоску залечивать. На питейном ряду бузу учинили.
— А это-то с чего? — подивился князь.
— Купец с Ярославля не пожелал им вино в долг давать, вот они лавки и перевернули.
— Базарная стража была?
— А то как же! Только ведь они подходить к ним боялись, все в сторонке стояли.
— Что ты о них думаешь?
— А чего тут думать, Федор Юрьевич, надобно с ними разобраться. Ежели такая силища к Москве подойдет, так с ними просто сладу не станет. Год назад они в числе зачинщиков были, жалованье им, видишь ли, за три месяца не выплатили! Насилу откупились, а теперь так неизвестно, чем закончится.
— Ты вот что, исправник! Об этом письме государю не докладывай, — строго наказал князь. — У него за пределом и без того хлопот немало набирается. Сами разберемся! Глаз с бунтовщиков не спускать и о каждом их шаге лично мне докладывать. Жалованье им выдать… Пущай поостынут!
— Не воины они, а пакостники! Все за огороды держатся да за бабьи подолы, только смута одна от них!
— Ох и хлопотное это дело — за все государство отвечать, — с горечью отозвался князь.
— Федор Юрьевич, так что же делать-то будем? Стрельцы с тобой встречи добиваются.