Убить сову
Шрифт:
— Я... удивлён, что вас послали проверять десятинные книги, декан. Я думал, возможно, рив епископа...
— Ты думал? Или ты надеялся? — ответил он, проводя пальцем по другому столбцу. — Должно быть, мой визит стал для тебя большим разочарованием.
— Нет, нет, это, конечно, большая честь... но я не понимаю, отчего вас заботят такие вещи.
Он ответил, не поднимая глаз от приходной книги.
— Меня волнует всё, что беспокоит его преосвященство епископа. А он беспокоится о тебе, отец Ульфрид. — Он захлопнул приходную книгу и наконец поднял взгляд на меня. — Похоже, твои прихожане не особенно охотно платят
— Но они же не могут отдать то, что не собрали, урожая нет, декан. По дороге сюда вы наверняка видели поля. Урожай зерна уничтожен, да и с сеном не сильно лучше. Должно быть, в других приходах в этих краях то же самое?
— Именно так, отец Ульфрид. Как ты и сказал, пострадали все приходы в епископстве, — он улыбнулся, но глаза оставались серьёзными.
— Значит, вы понимаете все сложности, — с некоторым облегчением сказал я.
— Очень хорошо понимаю, отец Ульфрид. Я понимаю, что другие священники, прилежно служащие церкви, собрали десятину, как обычно и вовремя, несмотря на... сложности.
Я удивлённо посмотрел на него. Как же им удалось? С языка чуть было не сорвались слова о том, что в это невозможно поверить, но я вовремя остановился.
— Но, декан, как они могут дать десятину от урожая, если урожая нет?
Чего он от меня хотел — чтобы я рвал лохмотья со спины нищего? Видит Бог, я не жаждал попасть сюда, но если кто-то неожиданно оказался закован в цепи — он не может не испытывать сострадания к другим несчастным, страдающим в том же подземелье.
Он внимательно изучал меня, сомкнув кончики длинных пальцев.
— Отец Ульфрид, ты, должно быть, забыл, что церковь принимает шерсть и зерно в качестве десятины только из сострадания к беднякам. Чего на самом деле в первую очередь требует церковь — так это денег. Если эти люди не могут платить десятину зерном и скотом, значит обязаны заплатить деньгами. Если ты, отче, сравнишь свои записи и счета своих предшественников, найдёшь много подтверждений тому, что десятина собиралась своевременно и полностью, независимо от того, хорош или плох урожай.
— Но со всем уважением...
Он жестом приказал мне замолчать.
— О да, уважение — это корень проблемы, уважение людей к церкви. Думаю, что ты, отец Ульфрид, согласишься, отлучение нескольких самых упрямых послужит уроком для всех остальных в этом приходе. В конце концов, что для них или для их детей простая десятина от дохода в сравнении с вечностью в адском огне?
— Но если урожай погиб, где им взять...
— Это случилось потому, что они не отдали Господу принадлежащее Ему по праву. Он наказал их плохим урожаем. Если бы они честно и щедро отдавали десятину — не пострадали бы. В такие времена тебе следовало посоветовать им удвоить усилия, чтобы отвести от себя Его кару. — Он резко встал, сунул приходную книгу под мышку. — Идём, покажешь мне десятинный амбар. Надеюсь, с таким ничтожным количеством собранного ты не допустил ошибок в подсчётах.
Живот скрутило.
— Вам совершенно незачем беспокоиться об этом в такую ночь, декан. Все записи в порядке, уверяю вас. Вы можете промокнуть насквозь под ливнем, а я никогда не прощу себе, если вы подхватите простуду.
Он уже направлялся к двери.
— Благодарю за беспокойство, отец Ульфрид, но уверяю тебя, это не проблема. Я рад пострадать на службе святой церкви, уверен, что и ты тоже. Пожалуйста,
Снаружи лил дождь и было так темно, что не разглядеть даже церковный двор. Я поплотнее запахнулся в плащ и поднял фонарь, освещая декану путь через лужи. Я молился, чтобы декан поскользнулся и сломал шею, но по дороге он только пару раз наступил в лужу, замочив ноги, что, вероятно, не улучшило его настроения.
Я возился с амбарной дверью, пытаясь повернуть в замке огромный ключ. Наконец, дверь поддалась, и декан поднял фонарь повыше. В его дрожащем свете огромное пустое пространство, где хранилось ничтожно малое количество припасов, казалось ещё больше.
— Понимаете, мы потеряли некоторое количество шкур из-за заражения чёрными жучками. Заражённые шкуры пришлось сжечь, чтобы не испортились остальные.
— Значит, они были плохо высушены или неправильно хранились. За это отвечаешь ты, отец Ульфрид. — Он методично щёлкал длинными пальцами. — Ты должен позаботиться о том, чтобы церкви отдавали только самое лучшее. Если люди считают, что священник слишком небрежно собирает десятину, они пытаются подсунуть что похуже. Вот почему тебе следовало бы настаивать на оплате монетой, отец Ульфрид. Деньги никогда... как ты сказал? Ага, никогда не поражают чёрные жучки.
Он мерил шагами амбар, подсчитывал мешки и тюки — только для того, чтобы продлить мои мучения. Он уже давно понял, что количество не совпадает с записями. Этих овечьих шкур и шерсти никогда и не было. Он знал это ещё до того, как вошёл в амбар. Вопросом оставалось лишь то, что он теперь предпримет. По крыше барабанил дождь, через щели под дверью задувал ветер, но не сквозняк заставлял меня дрожать.
В конце концов, закончив кружить по амбару, декан направился к столу, уселся и открыл приходную книгу. Бледный палец снова заскользил по столбцам. Я ждал, знакомая боль в груди нарастала с каждой медленно ползущей минутой.
Он наконец поднял глаза.
— Как ты наверняка знаешь, отец Ульфрид, между запасами в амбаре и записями в книге имеется значительное расхождение.
Я изо всех сил старался справиться с нарастающей паникой и говорить спокойно.
— Как я уже объяснял, шкуры...
— И ты, конечно же, можешь также объяснить отсутствие сена, овощей, бобов и прочих припасов, которые, похоже, исчезли. Что с ними случилось, отче — долгоносики, мыши, потоп, пожар? Наверное, всё сразу. Похоже, с тобой приключилось большое несчастье, — он помолчал, задумчиво поглаживая подбородок. — Однако, поскольку ты служишь Господу, мне, конечно, следует верить твоей приходной книге, тому, что в ней правдиво и точно перечислено всё полученное тобой для святой церкви.
У меня перехватило дыхание. Я надеялся, что он не ничего не услышал, но он улыбнулся — должно быть, прочёл облегчение на моём лице.
— Совершенно точно, — тихо повторил он. Значит, ты доставишь его преосвященству епископу четверть десятины, записанной в твоей приходной книге. И неважно, есть это в амбаре или нет.
Он умолк, а я ощутил, как улетучивается страх. Всё не так уж плохо. Я уже подсчитал — того, что у меня есть, хватит, чтобы отослать десятину в Норвич и наскрести на жизнь, только придётся исключить из расходов милостыню и ремонт церкви. Это нелегко, но возможно, а деревенские, конечно, заплатят положенное, когда смогут.