Убить Сталина
Шрифт:
Рейхсминистр одобрительно кивнул:
— Примерно то же самое мне сказал и фюрер. Но я сумел убедить его в своей правоте, и он попросил назвать мне имя человека, который мог бы мне помочь. Я назвал вас!
Теперь плеснуло у самого берега, и волна накатила на песчаный берег.
— Можно вам задать вопрос?
— Разумеется!
— Почему именно я, а не Кальтенбруннер или, скажем, Канарис? Например, у военной разведки в таких делах немалый опыт.
— С Канарисом у меня не такие доверительные отношения, как с вами. А потом, он мне неприятен как человек. Например, он весьма резко отзывается
— Вполне!
— Я, конечно, понимаю, что на конференции будет весьма строгая охрана и что каждый человек будет тщательно досматриваться. Однако каждая серьезная разведка имеет свои маленькие хитрости. Шелленберг, фюрер велел мне с глазу на глаз обсудить возможность устранения Сталина и выразил надежду, что вы найдете какое-нибудь техническое решение этого вопроса, чтобы осуществить поставленную задачу.
Рейхсминистр выглядел возбужденным, говорил громко, сильно размахивая руками, и Вальтер Шелленберг всерьез опасался, что найдутся невольные свидетели их тайного диалога. Он уже пожалел о своем визите в замок: если бы предполагал, что разговор затронет столь щекотливую тему, то предпочел бы отсидеться в этот день в Берлине.
Имелось еще одно обстоятельство, которое очень раздражало Шелленберга, — он не терпел дилетантов, включая высших должностных лиц, которые, пусть даже косвенно, вмешиваются в его дела. Ведь он же не встревает в службу кабинета иностранных дел и не советует рейхсминистру, с кем следовало бы дружить Германии.
Положительные результаты можно получить только там, где действуют настоящие профессионалы.
И еще одна черта Риббентропа была не по нраву Шелленбергу. Подражая фюреру, он все свое окружение предпочитал называть по фамилии. Для него как будто бы не существовало ни имени, ни звания, просто фамилия, и все! В юности Риббентроп жил в Канаде и даже получил гражданство этой страны. Не исключено, что на многие его привычки наложил отпечаток американский сталь жизни.
Риббентроп сверлил Шелленберга взглядом, ожидая от него ответа. Кульминационный момент беседы настал, следовало как можно более тщательно подбирать слова, потому что его ответ будет доложен Гитлеру.
Вальтер Шелленберг понимающе кивнул:
— Мы примем участие в этой акции и разработаем план по устранению Сталина.
— Я бы хотел играть в этом деле главную роль, — воодушевился Иоахим Риббентроп. — Мой дипломатический иммунитет и ваши технические возможности гарантируют нам успех. Я, например, знаю о том, что в одной из лабораторий политической полиции изготавливают револьверы, которые ничем не отличаются от карандаша. Такой револьвер способен стрелять крупнокалиберными патронами и поражает цель на расстоянии до семидесяти метров, — уверенно вещал Риббентроп.
Из распахнутых окон зала раздавалась громкая музыка. Гости понемногу рассаживались на свои места.
— Да, такими новшествами у нас занимается группа «VI Ф», — не стал отрицать Шелленберг.
— Главное, что от меня потребуется, так это твердая рука. Но уверяю вас, когда речь идет о врагах рейха, я не промажу! А потом, я надеюсь, у меня будет возможность попрактиковаться.
Бригадефюрер едва заметно улыбнулся. Интересно, Риббентроп идейный фанатик или человек необычайного мужества? Впрочем, какая разница, подчас между этими двумя понятиями отсутствует всякая грань. Но как объяснить тогда этому фанатику, что от его плана веет изрядной долей авантюризма и что с первой же минуты он обречен на провал?
Но ответить Риббентропу сейчас отказом означало подписать себе смертный приговор, тем более что рейхсминистр уже сумел заручиться поддержкой самого Гитлера. Шелленберг самоубийцей не был.
Выдержав паузу, бригадефюрер уверенно заговорил:
— Ваш план в целом выполним. Хотя он не лишен некоторых недостатков. Но думаю, что если мы подключим свои технические службы, то сумеем его воплотить.
Пора было возвращаться к столу. Развернувшись, бригадефюрер Шелленберг зашагал в сторону замка, увлекая за собой рейхсминистра.
— Только меня смущает один момент, — неожиданно приостановился Шелленберг.
— Какой же? — мгновенно насторожился Риббентроп.
— Нужно действительно найти подходящую причину для того, чтобы заманить Сталина на подобную конференцию. Хотя, честно говоря, я смотрю на это дело с некоторым пессимизмом, особенно после нашего неудачного контакта с англичанами в Стокгольме.
— Может, вам попробовать связаться с русскими по своим каналам? Так сказать, неофициальным путем, все-таки вы возглавляете политическую разведку. Ведь наши официальные контакты с Россией прерваны.
Свет, струившийся из больших окон, падал на кусты, аккуратно стриженные длинными коробами, и освещал узкие дорожки, посыпанные гравием.
— Наши разведки установили такой контакт в Стокгольме, вы это знаете. Однако, уважаемый господин Риббентроп, вы сделали все, чтобы сорвать эти переговоры. А потом — я не особенно доверяю русским. Я солдат и готов подчиниться любому приказу. Лучше возьмите организационную часть на себя, придумайте причину, по которой Сталин приедет, и как только заручитесь его согласием, так я немедленно подключаюсь к операции.
Громкая музыка умолкла, на смену ей зазвучала скрипка. Иоахим Риббентроп предпочитал исключительно живую музыку, считая, что она благотворно влияет на аппетит. Шелленберг слышал о том, что в струнном оркестре первой скрипкой был старый еврей, который прежде играл в Венской опере. Правда, он выдавал себя за мадьяра. При брезгливости Риббентропа к неполноценным расам оставалось только удивляться, почему скрипач до сих пор не в Освенциме. А может, рейхсминистр настолько любит искусство, что решил не обращать внимание на его иудейское происхождение.
— Шелленберг, вы правы. В моем плане действительно имеются кое-какие неясности. Мне нужно будет проконсультироваться, а потом мы с вами поговорим об этом более обстоятельно. Пойдемте в обеденный зал. Знаете, я чертовски проголодался! — Подхватив Шелленберга под руку, он повел его в замок. — Вам уже сообщили, что будет на ужин?
Вальтер Шелленберг расслабленно улыбнулся, трудная часть разговора была завершена.
— Не имею ни малейшего понятия.
— Устрицы! Я ведь знаю, что вы к ним особенно неравнодушны.