Убийца из города абрикосов. Незнакомая Турция – о чем молчат путеводители
Шрифт:
Телевизор
Нашу свадьбу показывали по всем каналам. “Айше и Махмут — пара из публичного дома”, — писали газеты.
После стольких лет в публичном доме приходится заново учиться жить. Забыть об абортах и кровотечениях. Вспомнить, как нужно готовить и убирать.
Махмут не стал мне хорошим мужем. Целыми днями он смотрел телевизор. Мне казалось, что его жена — телевизор, а не я.
Через месяц он впервые меня побил. Второго раза я ждать не стала. Сбежала.
Дженнет
Дженнет —
“Неважно, что с тобой происходит. Все равно окажешься под землей. Когда-нибудь на том месте распустятся цветы, а на деревьях появятся плоды”, — написала Айше в стихотворении, напечатанном на ее предвыборной листовке.
— Труднее всего закрывать глаза, — говорит она, когда мы встречаемся уже после выборов. — Все возвращается во сне. Хуже всего, что у меня снова много времени. Закончились интервью, кампания. Я снова сижу дома одна, и прошлое встает у меня перед глазами. И снова у меня есть только Дженнет.
Эпилог
Айше и Салиха получили чуть меньше тысячи голосов на двоих. Мало. Этого не хватило, чтобы пройти в парламент.
Но все же их истории появились в газетах и на телевидении. Они вызвали бурную дискуссию. СМИ начали ратовать за ужесточение контроля над публичными домами. “После их историй мне стало стыдно. Стало стыдно всей Турции”, — написал известный публицист. “Мы не можем брать с этих женщин налоги, а стоит им оказаться в беде, бросать их на произвол судьбы”, — написал другой. “Якобы для турка женщина — святое. И я спрашиваю: где находятся клиенты публичных домов, когда бывшие проститутки умирают с голоду? Разве их не нужно уважать?” — заключал третий.
Для Турции торговля женщинами — женами, сестрами, подругами — настоящая чума. По данным исследования, проведенного в городе Диярбакыр с миллионным населением, в нем в течение года с этого живет как минимум четыреста семей.
Под Араратом
— Нас все ненавидят, — Мустафа мочит усы в пиве Efes и обводит взглядом окружающие лица. Настроение у него испортилось — пожалуй, третья кружка была лишней. Так, увы, бывает почти всегда, когда турок хочет обмануть Аллаха и выпить за его спиной немного алкоголя. Я понимающе киваю головой и вместе с ним разглядываю сидящих в зале.
В углу веселится компания бельгийцев. Они только что вернулись с восхождения на Арарат. На это у них ушло примерно четыре дня, и сейчас они фотографируются на прощание, смеются, а лица у них загорелые, как у индейских разведчиков.
В другом углу под картой региона пятеро мрачных мужчин в шароварах с мотней на уровне колен разливают бутылку анисовой ракии. У одного из них на голове чудесная шапочка с помпончиком.
— Курды, — шепчет Мустафа, хоть это ясно как божий день. Мы находимся в регионе, где именно они, двадцатипятимиллионный народ без собственного государства, составляют большинство. — Они нас ненавидят сильнее всех. Взгляни, что они тут понавешали.
Над барной стойкой, как и по всей Турции, висит портрет Ататюрка. Это нормально. Но в глаза бросаются флаги курдского повстанческого
— Да как они смеют! Я им разнесу на хрен этот бар! — горячится Мустафа. Чуть громче, чем следовало. Курды, сидящие под картой, поднимают головы и выжидательно на нас смотрят. Мустафа здесь единственный турок. А господа в шароварах выглядят так, будто в карманах у них ножи, гранаты и калаши. Если мой приятель не уймется, достанется нам обоим. В лучшем случае обойдется разбитым лицом. В худшем — мы уедем отсюда в пластиковых мешках. Такое уже случалось.
7
Рабочая партия Курдистана (курд. Partiya Karker^en Kurdistan) — курдская политическая повстанческая организация, отстаивающая политические права турецких курдов и добивающаяся создания курдской автономии.
Забегаловка стоит почти на склоне Арарата, на окраине города Догубаязит.
Крайне неудачное место, чтобы затевать драку. Здесь сходятся границы Турции, Ирана, Армении и Азербайджана. Здесь можно встретить туристов, контрабандистов, торговцев людьми, проституток и даже якобы шпионов. На склонах Арарата не раз собирались курдские партизаны, чтобы начать антитурецкое восстание. Поэтому вокруг окрестных городков расположены военные гарнизоны, а на городских заставах стоят солдаты.
Еще здесь можно встретить безумцев, перекапывающих окрестности в надежде найти Ноев ковчег. Согласно легенде, после потопа он остался где-то тут. Курд за барной стойкой рассказывает о японце, которого недавно загрызла стая диких собак. У него были военные карты, металлоискатель с высокой чувствительностью и Библия на японском с выделенным местом о потопе.
— Он вышел из машины, сделал от силы шагов десять, и тут они на него набросились. Один пес перегрыз ему артерию, — говорит бармен и продолжает разливать алкоголь.
— Витольд, а Польша турок уважает? — внезапно спрашивает Мустафа, и я пользуюсь случаем, чтобы отвлечь его внимание от курдов, их флагов и их предводителей.
Я рассказываю ему историю о султане, который во времена разделов Польши все время спрашивал, прибыл ли посол из Лехистана. О Пилсудском, тепло и с уважением относившемся к Ататюрку. О польской деревне на берегах Босфора, которая еще совсем недавно славилась как единственное в Турции место, где в домашнем хозяйстве разводят свиней. Короче говоря, дорогой Мустафа, Польша уважает Турцию как никто другой.
Мустафа счастлив. Он с удовлетворением кивает головой и говорит, что в таком случае мы обязаны выпить за польско-турецкую дружбу.
Позже он просит меня рассказать о моем путешествии. Что тут расскажешь? Я окончил университет, собрал рюкзак и вместе с однокурсницей N отправился в путь, автостопом из Варшавы в Иерусалим. Мы проехали через всю Турцию, Сирию и Иорданию. Затем пол-Израиля. Ругаемся с ней почти что беспрерывно и давно бы уже распрощались, но мы заехали очень далеко, а денег на обратную дорогу у нас нет. Потому мы путешествуем в симбиозе: благодаря N поймать машину легче, а благодаря мне — безопаснее.