Убийца, мой приятель (сборник)
Шрифт:
Если встать ближе к правому борту на корме, то можно увидеть остров Амстердам возле северо-западной оконечности Шпицбергена – неровную линию вулканических скал с виднеющимися тут и там белыми вкраплениями – так издали выглядят ледники. И кажется удивительной мысль, что на добрых девятьсот миль, то есть на расстоянии птичьего перелёта от нас, совсем нет человеческого жилья, за исключением, пожалуй, датских поселений на юге Гренландии. Капитан берёт на себя большую ответственность, отваживаясь на подобное плавание. Ни один китобой так поздно не задерживался в этих широтах.
21.00. – Я поговорил с капитаном Крэйги, и, хотя результат вряд ли можно признать удовлетворительным, должен сказать, что он выслушал меня в высшей степени спокойно и даже благосклонно. Когда я закончил свою речь, на его лице появилось
– Послушайте, доктор, – сказал он, – мне жаль, что я взял вас в это плавание, и я готов немедленно выложить пятьдесят фунтов за то, чтобы увидеть вас стоящим на пристани в Данди. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. К северу от нас – киты. Как, сэр, вы позволяете себе усомниться, когда я самолично залезал на топ мачты и собственными глазами видел, как они пускают фонтаны?! – Этот взрыв ярости оказался неожиданным для меня, ибо я, как мне кажется, не выразил ни малейшего сомнения в правдивости его слов. – Двадцать две рыбины, каждая не меньше десяти футов [78] , и это так же точно, как то, что я стою здесь перед вами. И неужели, доктор, вы думаете, что я покину это место теперь, когда от богатства меня отделяет лишь тонкая полоска льда? Если бы завтра подул северный ветер, мы бы загрузились до краёв и отчалили отсюда, прежде чем нас успеет сковать льдом. Если же подует с юга – ну что ж, команде платят за риск, а мне всё равно, потому что гораздо более прочные узы связывают меня с миром иным, нежели с земною жизнью. Честно сказать, мне жаль только вас. Лучше бы на вашем месте был Ангус Тэйт, который плавал со мной в прошлый раз, – он был не из тех, кого стоит жалеть, а вот вы… вы, я слышал, помолвлены…
78
Китобои измеряют величину кита не по длине туловища, а по длине китового уса. – Примеч. авт.
– Да, – ответил я, нажимая на пружину медальона, закреплённого на цепочке от часов, и открывая миниатюрный портрет Флоры.
– Чёрт вас дери! – заорал он, буквально подскочив на месте и придя в такую ярость, что даже борода у него встала дыбом. – Какое мне дело до вас и до ваших радостей! С какой стати вы размахиваете передо мной её портретом?!
Мне даже показалось, что, ослеплённый гневом, он сейчас ударит меня, но вместо этого, продолжая чертыхаться и сыпать проклятиями, он распахнул дверь каюты и выскочил на палубу, оставив меня в недоумении по поводу причин столь неожиданной и странной вспышки. Должен сказать, что такое с ним случилось впервые, поскольку со мною он всегда был приветлив и учтив. Пишу сейчас эти строки и слышу, как он в ярости шагает у меня над головой.
Мне бы очень хотелось описать характер этого человека, но будет, пожалуй, излишне самонадеянным доверять бумаге мысли, которые ещё не приобрели чётких очертаний в моём мозгу. Несколько раз мне казалось, что я нашёл ключ к разгадке его характера, но очередной его поступок представлял его в новом свете и полностью переворачивал мои прежние представления о нём. Наверное, никому, кроме меня, не доведётся читать этих строк, так что, в качестве психологического эксперимента, попытаюсь набросать портрет капитана Николаса Крэйги.
Обычно во внешности человека проявляются особенности его душевной организации. Капитан высок и хорошо сложён, у него приятное смуглое лицо, но странная привычка дёргать конечностями, которая либо проистекает от нервозности, либо даёт выход его бурной энергии. У него волевой подбородок, во всём его облике чувствуется мужественность и решительность, но особенное внимание останавливают на себе его глаза. В этих тёмно-карих, ясных и живых глазах мелькает огонёк сумасбродства и ещё что-то трудноуловимое, что больше, мне кажется, похоже на глубоко запрятанный ужас, чем на какие-либо иные чувства. Обычно преобладает сумасбродство, но иногда, особенно если он впадает в состояние задумчивости, на его лице читается выражение страха и до неузнаваемости изменяет его. Именно в такие минуты он больше всего подвержен буйным вспышкам гнева; видимо, он и сам это сознаёт, если судить по тому, что время от времени он запирается
Такова одна, причём самая непривлекательная, сторона его характера, и мне довелось узнать её лишь потому, что мы тесно общаемся изо дня в день. Во всём остальном это приятный человек, начитанный и интересный собеседник и самый отважный моряк, какой когда-либо ступал на палубу корабля. Я никогда не забуду, как умело он управлял нашей шхуной, когда в начале апреля сильный шторм застал нас среди дрейфующих льдов. Я никогда прежде не видел его таким бодрым и даже весёлым, как в ту ночь, когда он расхаживал взад-вперёд по капитанскому мостику под вспышки молний и завывания ветра. Не раз он говорил мне, что мысль о смерти радует его, и это грустно слышать от молодого человека: ему вряд ли больше тридцати, хотя волосы и усы его уже подёрнуты сединой. Очевидно, его постигло какое-то страшное несчастье, которое лишает человеческую жизнь всякого смысла. Может, я и сам бы стал таким, доведись мне – не дай бог! – потерять мою Флору. Если бы не она, меня вряд ли бы так заботило, откуда завтра подует ветер – с севера или с юга. Ну вот, я слышу, как он спустился вниз и заперся у себя – лучшее доказательство того, что он всё ещё пребывает в состоянии чёрной меланхолии. А теперь – на боковую, как сказал бы старина Пепис, – догорает свеча (сейчас, когда ночи стали возвращаться, нам приходится сидеть при свечах), а стюард уже улёгся спать, так что нет никаких шансов получить новую.
12 сентября. – Сегодня спокойный, ясный день, и в нашем положении ничего не изменилось. С юго-востока дует ветер, но он очень слаб. Капитан повеселел и за завтраком извинился передо мной за вчерашнюю грубость. Однако он всё ещё кажется рассеянным, и глаза его сохраняют всё тот же безумный блеск, который, по представлениям шотландцев, означает, что человек обречён, – так сказал мне однажды старший механик, который среди кельтской части нашего экипажа слывёт провидцем и толкователем разного рода предзнаменований.
Странно, до какой степени суеверие завладело сознанием этой в целом расчётливой и практичной нации. Я бы никогда в жизни не поверил, если бы своими глазами не видел, какие формы и размеры оно может приобретать. За время нашего плавания эта напасть приняла повальный характер и превратилась бы в эпидемию, если бы мне вовремя не пришло в голову добавлять в субботнюю порцию грога успокоительные и укрепляющие нервную систему порошки. Первые признаки безумия начали появляться вскоре после того, как мы покинули Шетландские острова: рулевые стали жаловаться, что слышат жалобные крики и стоны, доносящиеся со стороны кильватера, словно кто-то гонится за нами и никак не может догнать. Эта байка имела хождение во время всего плавания, поэтому в тёмные ночи перед началом тюленьего промысла капитану стоило большого труда назначить вахтенных. Скорее всего, они слышали скрип руля или крик каких-то пролетающих мимо морских птиц. Несколько раз меня поднимали с постели, заставляя вслушиваться в ночные звуки, однако вряд ли стоит говорить, что ничего сверхъестественного я не уловил. Матросы тем не менее стоят на своём и настолько уверены в собственной правоте, что спорить с ними просто бесполезно. Однажды я со смехом рассказал об этом капитану, но он, к моему удивлению, воспринял всё совершенно серьёзно и даже, по-моему, был не на шутку встревожен, хотя уж ему-то следовало быть выше этих нелепых предрассудков.
Раз уж я подробно остановился на суевериях, то нелишне будет вспомнить, что мистер Мэнсон, второй помощник, видел вчера привидение, – так он, во всяком случае, утверждает, что, по сути, одно и то же. Похоже, теперь у нас есть новая тема для разговоров; надеюсь, она внесёт свежую струю в бесконечную череду рассказов о медведях и китах, которыми мы потчевали друг друга на протяжении всех этих долгих месяцев. Мэнсон клянётся, что привидение поселилось на корабле, и говорит, что ни на минуту не задержался бы здесь, будь у него возможность уйти. Похоже, бедный парень не на шутку перепуган, и сегодня утром мне пришлось дать ему бромистый калий и хлорал, чтобы он хоть немного пришёл в себя. Он здорово взбеленился, когда я высказал предположение, что накануне вечером он просто хватил лишку, – мне пришлось вновь успокаивать его, слушая его рассказ и изо всех сил стараясь сохранять на лице серьёзное выражение, а он, надо сказать, говорил очень искренне и убеждённо, словно речь шла о чём-то само собой разумеющемся.