Убийца, мой приятель (сборник)

Дойл Артур Конан

За последнее время он сильно похудел и сделался бледен, часто выглядел вымотавшимся и усталым; но я никогда не думала, что на него давит что-нибудь, помимо ежедневной обязанности зарабатывать нам всем на жизнь – обязанности, которую он ни за что бы с себя не сложил. Потом я представила себе его черты и фигуру; я поняла, что, несмотря на часто усталую походку и тусклый, отсутствующий взгляд, он был одним из самых красивых мужчин на свете.

Погружённая в свои раздумья, я машинально проследила направление взгляда леди Макуорт.

– Посмотрите, милая, на картину в дальнем конце залы… там, слева, – попросила она. – Как вы думаете, кто это?

На картине был изображён юноша лет, быть может, пятнадцати, положивший правую руку на шею высокого грейхаунда. Это, несомненно, был мой отец в то время, когда его дядя женился, а на него самого смотрели как на наследника Колверли. Я встала и подошла к картине поближе.

Затем, после удара гонга, пока прислуга убирала со стола, ко мне присоединились и все остальные. Мы стояли и разговаривали о действительно прекрасном портрете. Когда за слугами закрылась дверь, леди Макуорт повернулась к камину, где для нас призывно раскрылись объятия кресел и дивана, и, усаживаясь, проговорила, передавая кочергу тётушке Джеймс:

– Я была очень рада, когда решила, что, женившись на Джудит, он вернётся в свой дом; я очень любила Роджера и радовалась за него.

– Когда же это было? – спросила тётушка Джеймс. – До или после помолвки Джудит с майором Греем?

– О, задолго раньше; но лучше я расскажу вам всё по порядку…

Она немного развернулась в нашу с Джоном сторону и продолжила:

– Когда вам, Мэри, было пять или шесть лет, а Джудит – семнадцать, она без памяти влюбилась в вашего отца. Меня это нисколько не удивило. Ему исполнилось всего тридцать пять, и он был как раз тем человеком, который мог вызвать восхищение у такой девушки, как Джудит. К тому же он был очень красив; им все восхищались и отзывались о нём только самым лучшим образом, а это всегда производит особое впечатление на девушек, которые только что стали достаточно взрослыми для того, чтобы посчитать, будто они теперь имеют основания на то, дабы весь мир интересовался ими. Забавно было видеть, сколь снисходительно относилась Джудит к более юным своим поклонникам; но вашего отца она глубоко уважала и любила его мужественный нрав и зрелую красоту. Я так была счастлива. Характер Джудит нуждался в том, чтобы его развивал человек, старше её самой; а уж мне-то было известно о достоинствах вашего отца. Не знаю, право, как проходило ухаживание. Но всё шло просто замечательно. Его права на этот дом и его связи не позволяли распространяться толкам. Он говорил со мной. Я знала о чувствах Джудит к нему и была просто счастлива и готовилась к скорой свадьбе. Но тут Роджер что-то задумал. С этого всё и началось. Он слишком недооценивал себя и переоценивал те преимущества, которые даст ему брак с Джудит. Он не до конца доверял ей и мне. Он хотел, чтобы она посмотрела на других мужчин… ну, сами знаете… свет, Лондон… Он поддерживал отношения с ней только на своих условиях. Хотя, конечно, всё это делалось, считал он, только ради неё самой, чтобы она никогда не пожалела впоследствии о своём выборе и не заставила и его пожалеть, что он наслушался сладкой лести, которая, как он считал, вечно окружала его в этом доме. Так он тянул вплоть до того момента, как ей исполнился двадцать один год. Мы съездили тогда в Лондон, и он около недели провёл с нами осенью в этом замке. Потом, когда он уехал, я поняла, что Джудит ужасно расстроена, поскольку он опять не согласился поверить ей. Но всё же, перед тем как уехать, он поговорил со мной, и в его голосе было больше любви, чем я слышала от него когда-либо прежде. Но наступила весна, и мы снова приехали в Лондон. У Джудит было много поклонников. Ваш отец часто бывал у нас, но он также уступал своё место и другим. Он думал, что настал час его торжества и что Джудит, имея возможность выйти за более достойных джентльменов, выберет теперь его. Однако Джудит, устав от бесконечных испытаний, в одно несчастное утро сообщила ему, что приняла предложение майора Грея. Я была в отчаянии. Я решила, что моё сердце разбито; но Роджер повёл себя тогда в высшей степени странно. Передо мной он изливал свою тоску чуть ли не ручьями страстных слёз, которыми он оплакивал своё поражение; но по отношению к ней, к Джудит, он стал нежным, ласковым, почти по-отечески снисходительным советчиком и другом; и за год, что длилась её помолвка с майором, он просветил её относительно всех тонкостей составления брачного контракта, а также помог назначить день бракосочетания и взял на себя заботы по устройству церемонии и торжеств.

– Как это великодушно с его стороны! – в восторге воскликнула я. – Как это бескорыстие похоже на моего отца! Какое благородство!

– Это благородство было доведено им до абсурда, моя милая девочка, – оборвала меня леди Макуорт. – О честной любви можно и должно честно и говорить. А вот противопоставлять все богатства и почести мира чистой любви юной девушки и взвешивать, что перетянет, просто недальновидно и может быть названо эгоизмом с тем же успехом, как и благородством. Если бы Джудит не была богата и не владела Колверли-Кортом, он, я уверена, не стал бы обращаться с

ней столь жестоко. Я посчитала, что Роджер не прав, и так ему и заявила. Но мне нечего было сказать дурного о майоре Грее, так что день свадьбы был назначен. Остальное, мне кажется, вы знаете. Она вернулась домой – дело было в Лондоне – и сказала, что порвала с ним. С той поры она неузнаваемо изменилась. И, помимо того, с той же поры никакие мои попытки не могли заставить вашего отца помириться со мной. Но всё-таки здесь кроется какая-то тайна. Это не только любовь, которую постигло разочарование. Мне кажется, что он теперь ненавидит Джудит и недолюбливает меня. В его записках с отказами приехать содержатся странные намёки относительно того, что можно было бы сделать. Я в полном недоумении. Я ничего не знаю.Я даже не могу строить догадки о содержании этих намёков, потому что у Джудит тоже есть своя тайна. Только вчера она сказала мне: «Он однажды вернётся; но я ещё не готова». Тогда я спросила её: «Так это зависит от тебя?» И она ответила: «Это мой крест, я родилась, чтобы нести его». Вот и судите сами, что мне делать?

Невозможно было не пожалеть леди Макуорт; но мы ничем не могли ей помочь: Джудит было уже тридцать, и, как мы знали по рассказам Джона, чьи наезды в Колверли были регулярны, она не собиралась – да и не могла уже – избавиться от своего одиночества; она жила своей собственной жизнью, поглощённая главным образом благотворительностью, никогда ни с кем не советовалась и только изредка просила леди Макуорт стать хозяйкой замка, а её, Джудит, оставить в покое и дать ей жить так, как она хочет.

Всё это мало-помалу было в тот вечер сообщено нам её матерью вперемежку с тысячью милых извинений, так что между нами нежданно установились самые дружеские отношения; леди Макуорт была тронута нашим вниманием к её бедам и выразила надежду на то, что наш приезд не пройдёт даром, а принесёт ей долгожданное облегчение. Так незаметно пролетело время, и пришла пора отходить ко сну.

IV. Голос в ночи

Мы все вместе вышли из комнаты, но только оказались за дверями, как леди Макуорт окликнула миссис Джеймс, и они вместе немного отстали, оставив нас с Джоном одних. Он, прекрасно зная дом, провёл меня по боковому коридору в глубокую нишу с большим окном, помогавшим освещать эту часть замка, в которой стоял стол и два дивана по его сторонам, упиравшиеся в стену. Лампа под потолком изливала вниз довольно сильный свет, и мы заметили высокую женскую фигуру. Стоя у незанавешенного окна, женщина пристально всматривалась в темноту. Услышав наши шаги, она обернулась.

– Что это вы остановились? – спросила она. – Это ты, Джон, не так ли?

– Да, Джудит, а это – Мэри, – ответил он.

Она сделала пару шагов нам навстречу и остановилась, пытливо оглядывая меня, а я, в свою очередь, рассматривала её. Одета она была в поношенное тёмно-коричневое платье до пят, а в руке держала чёрную соломенную шляпу.

– Не подходите слишком близко: я промокла насквозь, – сказала она, и тут я заметила, что с длинного пера на шляпе капает на пол вода, а на платье ясно видны мокрые пятна. Не успели мы ответить, как она продолжила: – Итак, это Мэри? Какое прелестное дитя!

И снова взгляд её остановился на мне: непонятный, грустный и даже как будто любящий, совершенно непохожий на тот, прежний; я была вполне уверена, что именно эта женщина дико и пугающе смотрела на меня тогда из дверцы в углу гостиной. Но теперь я уже знала её историю и могла объяснить себе как её первое удивление и страх, так и нынешнее грустное радушие.

– Оттепель, – продолжила она, глядя уже на Джона. – Послушайте!

И действительно, прислушавшись, мы различили звон капель, падающих с посеребрённых инеем и льдом деревьев на камни.

– Ты с улицы? – спросил Джон.

– Да. Несколько часов назад за мной послала мадам Марджери. Она нянчила меня, когда я была ребёнком, если вы этого не знаете. Я как-то навещала её, больную, в лондонском госпитале. Помните?

– О да. Я знаю её. Ты привезла её сюда. Я хорошо её помню, – сказал Джон. – Так она больна?

– Она очень больна. Я обещала навестить её ещё раз. Я только что вернулась, мне надо захватить то, что она просила ей принести. Мне пора идти.

Затем Джудит снова подошла к окну и выглянула на улицу, точно не желая никуда уходить, и я никогда не забуду, каким усталым было в эту минуту её лицо. Бедная Джудит! Росту она была выше среднего, с сильными, волевыми чертами лица и длиннейшими, густыми, очень тёмными волосами, которые в ярком свете лампы, висевшей у неё прямо над головой, отливали золотом. Я подумала о том, как бы она была красива, если бы из её лица ушло что-то – я не могла понять, что именно. Усталым жестом она приложила руку ко лбу, точно её сознание было так же утомлено, как и тело, а потом снова посмотрела на меня.