Убийца наваждений
Шрифт:
– Зачем ты это сделал? – поинтересовался Темре, когда вернулись на первый этаж.
– Она хотела от меня уйти. Купила билет на поезд, собрала чемоданы. Она бы ушла навсегда, а я не мог ее отпустить, не мог без нее жить, – в голосе парня опять проскользнул сдержанный стон. – Я бы не выдержал, я слишком любил ее, чтобы отпустить…
– Не ее. Себя.
– Что?..
– Себя ты любишь, единственного и ненаглядного. Лучше я поломаю эту куклу, чем кому-то отдам, а то мне будет плохо – так ведь?
Это Нолгану не понравилось. Он прищурился, протестующе усмехнулся
Темре оставил его в одной из комнат внизу, на всякий случай повернув торчавший в замочной скважине ключ. Как бы там ни было, работу нужно довести до конца.
Уничтожив последний морок – это был карниз для шторы, висевший параллельно настоящему карнизу и усеянный на манер лепнины выпуклыми губами, которые то улыбались, то что-то шептали, – он устало выругался и отпустил на волю свои эмоции, которые при контакте с наваждениями следует держать под спудом.
Настроение сразу сделалось препоганым. Первым делом захотелось спуститься на первый этаж и набить морду Нолгану. Если бы Роани послушалась разумных советов, если бы переспала с Котярой (или с кем-нибудь еще из ордена Лунноглазой, раз уж Котяра ей чем-то не приглянулся), если бы и в самом деле уехала, не сообщив присосавшемуся, как пиявка, несчастному влюбленному своего нового адреса, она осталась бы жива. Вместо этого она то ли в очередной раз купилась на уверения, что «теперь у нас все будет хорошо», то ли позволила себя запугать. И вскоре после этого в подвале дома, насквозь провонявшего дурманом, появился роскошный полированный гроб. Ведь мертвая Роани не сможет отсюда уйти, она всегда будет рядом с Нолганом.
Прежде чем позвонить в полицию, Темре еще раз осмотрел ту комнату, где жила девушка. Никакой больше пакости, чисто. Взгляд упал на маленький бумажный сверток с приклеенной самодельной розочкой, лежавший на туалетном столике среди запыленных флаконов с остатками духов. «Ненаглядному Нолгану от нежно любящей Роани». Она еще и подарок ему приготовила…
Рука сама собой потянулась к девичьему сюрпризу. Гронси слывут народом беззастенчиво любопытным и вороватым – ну, во всяком случае, их считают таковыми все остальные, венгосы в особенности. А Темре, чего уж там, тоже был гронси. Почему его разобрало желание посмотреть, что находится внутри, почему взгляд прилип именно к этому свертку, в то время как вокруг столько шкатулок, пакетиков, коробочек, да еще пара чемоданов в придачу, – спросите что-нибудь полегче. Наверное, чутье подтолкнуло.
Нолган Аргайфо, убивший свою «ненаглядную» и после этого с размахом предавшийся тоске, последний подарок Роани так и не развернул. И где только девчонка это взяла?..
В первый момент Темре показалось, что это срезанная головка засохшей розы, когда-то красной, теперь побуревшей. Тяжелая, как свинцовое грузило, она выскользнула из пальцев и покатилась по полу, но лепестки не осыпались, ни один не отвалился.
Вначале опешив, Темре спохватился и подобрал артефакт, завернул в носовой платок, спрятал в карман. Действовал он проворно, словно кто-то мог его застукать.
Он имел представление, что это такое, а гронси и впрямь отличаются известной вороватостью. Кража денег – грех и преступление, с этим большинство из них спорить не станет, но присвоить полезную вещь, которая сама подвернулась, зазорным не считается.
Обычное дело: когда Темре навещали родственники, он потом всякий раз недосчитывался ручек на дверцах шкафов и ящиках комодов. Кончилось тем, что он начал сам свинчивать с мебели в гостиной всю фурнитуру перед очередным запланированным нашествием родни – и словил немало укоризненных взглядов, ибо так поступать не принято. Не по-людски это, не по-родственному. Проявление обидного недоверия.
Сам он чужого не тащил, до последнего времени был выше этого, чем в глубине души скромно гордился. До сегодняшнего визита в дом Аргайфо. До тех пор, пока не увидел засохшую розочку, которая оттягивала карман, словно увесистый камень.
Смеющийся Ловец
Несмотря на связанную с арестом Нолгана полицейскую канитель, в Управление Градоохраны за своей наградой Темре успел-таки. Да потом еще завернул в Корабельный банк, чтобы положить в магически защищенный сейф большую часть денег и прикарманенный артефакт – не хотел он тащить эту штуку домой.
Теперь посидеть бы с Котярой в пивной, пропустить по кружке и потолковать о жизни. О том, например, может ли душа убитого человека вселиться в морок и что-то о себе помнить, тосковать из-за того, что все сложилось так несуразно… Пусть Котяра не жрец, а всего лишь рядовой монах, он должен хоть немного об этом знать. Но он уехал на праздник Любования Луной с Храмовой Крыши куда-то за город, ибо в Лонваре, как известно, луной не полюбуешься: маячит в небе за дымной занавесью тусклое пятно – и на том спасибо.
Славно у них там, наверное: на монастырских крышах, огороженных перильцами, устроились люди и кошки – так их много, что ореху упасть негде, – и все смотрят на ясный ночной небосвод, на сияющее посреди звездного бархата око богини. Говорят, просветленные могут различить абрис кошачьей головы, как будто нарисованной угольным карандашом по черному фону: один глаз зажмурен, другой глядит на землю.
Островной клан Гартонгафи, к которому принадлежал Темре, находился под покровительством Девятирукого, к его служителям и полагалось бы идти с вопросами, но обсуждать эту историю с посторонними не хотелось. Другое дело – старый приятель.
На проспекте Вернувшихся Кораблей Темре спустился в винный подвальчик, купил там столетний черный рарьянгле «Гинбо Таи» – бутыль темного стекла с выпуклым позолоченным гербом, лучшее, что у них нашлось.
Выйдя на улицу, постоял в раздумье, потом криво усмехнулся и произнес вполголоса:
– У меня сегодня выдался свободный вечер, и я не против, если кто-нибудь заглянет в гости.
Вряд ли кто-то из снующих мимо прохожих расслышал, что он пробормотал. Внезапный порыв пропахшего гарью городского ветра скользнул по скуле холодными пальцами.