Убийца по прозвищу Англичанин
Шрифт:
Как и убийство отца.
Но почему его убили? Накануне похорон она подверглась длительному допросу в цюрихской полиции, а также со стороны офицера швейцарской службы безопасности по имени Герхардт Петерсон. «Были ли у вашего отца враги, мисс Рольфе? Знаете ли вы, кто мог хотеть причинить зло вашему отцу? Если вам известно что-либо, что могло бы помочь нам в нашем расследовании, пожалуйста, сообщите сейчас, мисс Рольфе». Она действительно кое-что знала, но это было не то, что сообщают швейцарской полиции. Анна Рольфе всегда считала это частью проблемы.
Но кому она
«Очень приятный джентльмен из израильского посольства заходил два дня назад в офис. Сказал, что хочет связаться с тобой».
Она посмотрела на номер телефона, оставленный Фионой.
«Сказал, что у него есть информация по поводу смерти твоего отца».
Каким образом израильтянин может утверждать, будто знает что-то об убийстве ее отца? И хочет ли она действительно услышать, что он собирается рассказать? Наверное, лучше оставить все как есть. Ей надо сосредоточить все внимание на игре и готовиться к Венеции. Она в последний раз посмотрела на номер телефона, запомнила его и бросила бумажку в огонь.
Затем посмотрела на рубцы на руке. «Никакого проклятия на семье Рольфе нет, – подумала она. – Всему есть причина». Ее мать покончила жизнь самоубийством. Двадцать пять лет спустя убили отца. Почему? Кому она может довериться?
«Выглядел он вполне безобидно. Возможно, ты захочешь услышать, что он собирается рассказать».
Она пролежала несколько минут, обдумывая это. Затем встала, прошла на кухню, взяла трубку телефона и набрала номер.
9
Коста-де-Прата, Португалия
Дорога к вилле Анны Рольфе шла по склону холма, обращенному к Атлантическому океану. Иногда вид закрывала пихта или обнажившийся дымчатый гранит. А свернув за очередной поворот, Габриель обнаруживал, что деревья стоят реже и снова появился океан. День клонился к вечеру, солнце почти дошло до горизонта, вода была цвета абрикоса и золотого листа. Гигантские волны обрушивались на маленький пляж. Габриель опустил окошко и положил руку на подоконник. Холодный воздух наполнил машину острым запахом океана.
Он свернул к селению согласно данной ею инструкции. «Налево после мавританских развалин, вниз по холму мимо старой винодельни, следуйте по дороге, что ведет по краю виноградника в лес». Дорога стала гравиевой, потом грунтовой, устланной иголками пихты.
Дорога привела к деревянным воротам. Габриель вышел из машины и открыл их, чтобы машина могла проехать, затем поехал дальше. Вилла возникла перед ним в виде буквы L, с крышей цвета терракоты и светлыми каменными стенами. Выключив мотор, Габриель услышал, что Анна Рольфе играет. Он с минуту послушал, пытаясь определить, что именно, но не смог.
Вылезая из машины, он увидел мужчину, неторопливо поднимавшегося по склону, – широкополая шляпа, кожаные рабочие рукавицы, в углу рта торчит самокрутка. Он похлопал руками, отряхивая грязь с рукавиц, затем, снимая их, оглядел приезжего:
– Вы из Израиля, да?
Габриель нехотя слегка кивнул.
Смотритель виноградника улыбнулся.
– Идите за мной.
Вид с террасы открывался замечательный: склон холма и виноградник, а за ним – океан. Из открытого над головой Габриеля окна доносились звуки скрипки Анны Рольфе. Появилась домоправительница: принесла кофе и кипу газет на немецком языке недельной давности и молча исчезла в недрах виллы. В «Нойе цюрихер цайтунг» Габриель нашел статью о расследовании убийства Рольфе. Рядом был большой материал о карьере Анны Рольфе. Он быстро прочел его и отложил в сторону. Там не было ничего, чего бы он уже не знал.
Прежде чем приступить к реставрации картины, Габриель много читал о художнике. Так же он поступил и в отношении Анны Рольфе. Она начала играть на скрипке в четыре года и тотчас проявила себя многообещающим музыкантом. Известный швейцарский музыкант Карл Верли согласился заниматься с ней, и между ними установились добрые отношения, сохранившиеся до самой его смерти. Когда Анне исполнилось десять лет, Верли потребовал, чтобы она ушла из школы и посвятила больше времени музыке. Отец Анны нехотя согласился. На цюрихскую виллу каждый день на два часа приезжал учитель, а все остальное время Анна играла на скрипке.
В пятнадцать лет она выступила на Международном фестивале музыки в Люцерне, который вливал свежую кровь в европейскую музыкальную сцену, и была приглашена на серию концертов в Германию и Голландию. На следующий год она победила на престижном конкурсе скрипачей имени Жана Сибелиуса в Хельсинки. Она получила солидную денежную премию, а также скрипку Гварнери, целый ряд концертов и контракт на записи.
Вскоре после конкурса Сибелиуса карьера Анны Рольфе взлетела вверх. У нее начался изнурительный график концертов и записей. Красота делала Анну добычей нескольких культур. Ее фотография появилась на обложках европейских модных журналов. В Америке она выступила по телевизору в праздничной программе.
А потом, после двадцати лет безостановочных турне и записей, с Анной Рольфе произошел несчастный случай, в результате которого она чуть не лишилась руки. Габриель попытался представить себе, что он чувствовал бы, вдруг лишившись возможности реставрировать картины. Он не ожидал найти Анну в хорошем настроении.
Через час после приезда Габриеля она перестала играть. Слышалось лишь размеренное биение метронома. Потом умолк и он. А через пять минут она появилась на террасе в выцветших джинсах и жемчужно-сером свитере. Волосы у нее были мокрые. Она протянула руку:
– Я – Анна Рольфе.
– Это честь – познакомиться с вами, мисс Рольфе.
– Садитесь, пожалуйста.
Если бы Габриель был портретистом, он, возможно, с удовольствием написал бы Анну Рольфе. Технически ее лицо было безупречно: широко расставленные, ровно посаженные скулы, кошачьи зеленые глаза, пухлый рот и сужающийся подбородок. В то же время это было многоплановое лицо. Чувственное и уязвимое, презрительное и волевое. Где-то чувствовалась грусть. Но ее энергия, непоседливость интриговали Габриеля больше всего, и именно это было бы труднее всего запечатлеть на полотне. Ее глаза, сверкнув, пробежали по нему. Даже после долгой репетиции руки ее не могли оставаться в покое. Они занимались своими личными делами: играли с зажигалкой, барабанили по стеклянной крышке стола, устраивали многократные путешествия к ее лицу, чтобы отбросить со щеки упавшую прядь. На ней не было драгоценностей – ни браслетов на запястье, ни колец на пальцах, ничего на шее.