Убийца по прозвищу Англичанин
Шрифт:
– Тогда это породило бы шумиху. Но ведь это могло быть и заказное воровство.
– То есть?
– Кто-то заплатил за работу.
– А убийство Рольфе включалось в гонорар?
– Хороший вопрос.
Вдруг стало заметно, что Шамрон устал. Он присел на край фонтана.
– Я не так легко путешествую, как прежде, – сказал он. – Расскажи мне про Анну Рольфе.
– Будь у нас выбор, мы бы никогда с ней не связались. Она непредсказуема, капризна и курит больше, чем вы. Но на скрипке играет, как никто, – такой игры я не слыхал.
– Ты умеешь обращаться с такими людьми. Верни ее в норму. – Шамрон закашлялся – так сильно, что сотрясалось все тело. Через некоторое время он сказал: – Имеет она представление, почему ее отец вступил в контакт с нами?
– Она говорит, что нет. Они
Это, казалось, болью отозвалось в Шамроне. Его дочь переехала в Новую Зеландию. Он звонил ей раз в месяц, но она никогда не звонила в ответ. Больше всего он боялся, что она не приедет домой на его похороны или не прочитает по нему каддиш. [10] Он долго раскуривал следующую сигарету.
10
Поминальная молитва (иврит).
– Есть у тебя какая-нибудь зацепка, чтобы идти дальше?
– Да, одна есть.
– Так что стоит продолжать?
– По-моему, да.
– Что тебе требуется?
– Ассигнования, чтобы провести операцию по наблюдению.
– Где?
– В Париже.
– А объект?
14
Рим
Миниатюрный ультракардиоидальный микрофончик, который держал человек в одежде священника, был не больше обычной авторучки. Созданный на электронной фирме в швейцарском промышленном городе Цуге, он позволял этому человеку следить за разговором двух мужчин, медленно круживших по пьяцца Навона. Второй человек, сидевший в кафе на противоположной стороне площади, был снабжен таким же оборудованием. Мужчина в одежде священника был уверен, что они вдвоем записали все, что было сказано.
Его предположения подтвердились двадцать минут спустя, когда, вернувшись в свой номер в отеле, он свел две ленты воедино на звуковоспроизводящем устройстве и надел пару наушников. Через две-три минуты он внезапно протянул руку, нажал кнопку «стоп», затем «перемотку», потом «воспроизводство».
«Где?»
«В Париже».
«А объект?»
«Торговец произведениями искусства Вернер Мюллер».
Стоп. Перемотка. Воспроизводство.
«Торговец произведениями искусства Вернер Мюллер».
Стоп.
Он набрал номер телефона в Цюрихе и передал содержание разговора мужчине на другом конце провода. Закончив разговор, он вознаградил себя за хорошо проделанную работу сигаретой и крошечной бутылочкой шампанского из мини-бара. В ванной он сжег в умывальнике странички из своего блокнота и смыл пепел.
15
Париж
Галерея Мюллера находилась в изгибе маленькой улочки между рю Фобур-Сент-Оноре и авеню Оперы. По одну ее сторону находился торговец мобильными телефонами, по другую – магазин элегантной мужской одежды, которую ни один мужчина не стал бы носить. На двери галереи висела табличка, на которой синими чернилами было четко написано: «Только по договоренности». За толстым для безопасности стеклом окна стояли две маленькие декоративные картины восемнадцатого века работы малоизвестных французских художников-флёристов. Габриель трижды соглашался отреставрировать картину этого периода. Каждый раз это было упражнением в изысканной нуди.
Для своих наблюдений Габриель избрал отель «Лоран», маленькую гостиницу на противоположной стороне улицы, в пятидесяти ярдах к северу от галереи. Он поселился под именем Хайнрих Кивер, и ему дали маленькую мансарду, где пахло пролитым коньяком и застоявшимся сигаретным дымом. Он назвался портье немецким сценаристом. Сказал, что приехал в Париж переписать сценарий к фильму, действие которого разворачивается во Франции во время войны. Что он будет допоздна работать в своей комнате и просит его не беспокоить. Он кричал на горничных, когда они хотели прибрать в его номере. Он выговаривал официантам, когда они недостаточно быстро приносили ему кофе. Скоро весь персонал и большинство гостей отеля «Лоран» знали о сумасшедшем боше [11] – писателе, живущем в мансарде.
11
Бош – презрительная кличка немцев во Франции.
По пути в Париж он остановился в аэропорту Ниццы, оставил арендованный «мерседес» и взял «рено». Агента, оформлявшего аренду, звали Анри, это был еврей из Прованса, чья семья выжила во время геноцида во Франции. В Конторе принято было называть таких, как Анри, саянами, то есть добровольными помощниками. В мире были тысячи таких саянов – банкиры, снабжавшие разъездных агентов Конторы деньгами, клерки в отелях, дававшие им жилье, врачи, тихонько помогавшие им в случае ранения или болезни. Анри не стал заполнять бумаг и выдал Габриелю «рено» так, чтобы его нельзя было выследить.
Вскоре после приезда в Париж Габриель нехотя установил контакт с начальником местной резидентуры по имени Узи Навот. Навот был розоватым блондином с фигурой борца. Он был одним из преданных сподвижников Шамрона и ревновал Старика к Габриелю. В результате он ненавидел Габриеля, как второй сын ненавидит старшего брата, и при первой возможности всаживал в спину Габриеля нож. Их встреча на скамейке у фонтана в Тюильри была холодно-формальной, как встреча двух генералов противоположных сторон для переговоров о прекращении огня. Навот дал понять, что, как он считает, парижская резидентура вполне может провести простейшее наблюдение без помощи великого Габриеля Аллона. Недоволен он был и тем, что Шамрон оставил его в неведении относительно того, зачем Конторе надо наблюдать за парижским торговцем искусством. Габриель проявлял стоическое спокойствие, выслушивая произносимую шепотом тираду Навота, бросал кусочки белой булки голубям и время от времени сочувственно кивал. Когда двадцать минут спустя Навот помчался прочь по гравийной дорожке сада, Габриель уже договорился с ним обо всем: о наблюдателях, о радиопередатчиках с надежными частотами, о машинах, аппаратуре подслушивания, 22-калиберном револьвере «беретта».
Два дня они следили за ним. Это не было особенно трудно: если Мюллер и был преступником, вел он себя не как преступник. Он приезжал в галерею каждое утро в девять сорок пять и к десяти готов был принимать посетителей. В час тридцать он закрывал галерею и шел все в тот же ресторан на рю де Риволи, останавливаясь по дороге один раз, чтобы купить газеты.
В первый день за ним следовал тупоголовый наблюдатель Одед. На второй – тоненький, как тростинка, парень по имени Мордехай, который сидел, съежившись, за холодным как лед столиком на тротуаре. После ленча он проводил Мюллера назад, до галереи, затем поднялся в номер Габриеля для доклада.
– Расскажи мне что-нибудь, Мордехай, – сказал Габриель. – Что он ел сегодня на ленч?
Наблюдатель сморщил свое тощее лицо в осуждающую гримасу.
– Ракушки. Огромное блюдо. Настоящее истребление.
– А ты что ел, Мордехай?
– Яйца и pommes frites. [12]
– И как это было?
– Неплохо.
По вечерам другой предсказуемый распорядок. Мюллер находился в галерее до шести тридцати. Перед уходом он выставлял на тротуар темно-зеленый полиэтиленовый мешок с мусором, чтобы его ночью забрали, затем шел не спеша среди толпы по Елисейским Полям к «Фуке». В первую ночь Одед забрал мусор и принес в номер Габриеля, а Мордехай шел за торговцем произведениями искусства к «Фуке». На вторую ночь наблюдатели поменялись ролями. Пока Мюллер пил шампанское с киношниками и литераторами, Габриель выполнял незавидную обязанность – разбирал мусор. Он был столь же обыденным, как и распорядок дня Мюллера: ненужные факсимиле на полудюжине языков, не имеющая значения почта, окурки, грязные салфетки и кофейная гуща.
12
Жареная картошка (фр.).