Убийца (Выродок)
Шрифт:
Я двинулся вперед. Меня одолевала страшная злость. Этот тип был мне противен. Я вообще терпеть не могу маленьких и толстых, а этот казался еще и насквозь фальшивым…
— Раз уж ты, свинина, обо мне слыхал, то должен знать, что в мокрых делах я немного разбираюсь. Ты не мог не знать, что у тебя в подвале труп… Он, наверное, и до сих пор там лежит; не станешь же ты таскать его с места на место, когда в квартале море полицейских!
— Да клянусь вам…
— Не надо клясться, это для тебя плохая примета…
Он
— Может, труп в подвале и есть, но я о нем абсолютно ничего не знаю… Я никогда не слыхал об этом самом Бертране, и вообще…
Я повернулся к итальянцу.
— Скажите, Кармони, не найдется ли в вашем домишке какого-нибудь спокойного уголка, где легко будет смывать с пола кровь?
Вместо ответа Кармони нажал на кнопку звонка, и Меченый мгновенно открыл дверь.
— Пошли в подвал, — постановил итальянец.
Бунк начал раскисать.
— Патрон! — заскулил он. — Я не понимаю, за что мне все это! Этот человек только что убил ваших людей и затащил нас всех в дерьмо, а вы почему-то верите ему, а не мне!
Между нами говоря, я этому толстяку немного сочувствовал. Действительно, тут было на что обижаться…
— Пошли, пошли, — поторопил Кармони, ничуть не поколебавшись.
И мы стали спускаться по лестнице следом за телохранителем. Бунк шел впереди меня на подгибающихся ногах, продолжая что-то жалобно ворчать. Кармони топал сзади, то и дело щелкая ради забавы своей золотой зажигалкой.
В холле парень, который отобрал у меня пистолет, поднялся с места — точь-в-точь как часовой, вытягивающийся при появлении генерала.
Меченый открыл небольшую дверь в углу холла, включил свет, и мы двинулись вниз по деревянной лестнице, покрытой плетеной дорожкой.
Толстяк уже ничего не говорил — только пыхтел, как тюлень.
Наконец мы прибыли в шикарный, выложенный плиткой подвал. Охранник со шрамом открыл следующую дверь, и мы оказались в прачечной. Здесь стояли здоровенная стиральная машина, сушка и гладильный стол. У этого Кармони были, похоже, крайне буржуазные привычки…
Переход в это помещение, служившее для строго определенных целей, несколько уменьшил напряжение, Мы стояли друг напротив друга, опустив руки, и обменивались нерешительными взглядами.
— Это вам подойдет? — спросил меня итальянец.
— Вполне.
Своим вопросом он, в сущности, предоставлял мне полную свободу действий… И я начал действовать.
Для начала я снял пиджак и тщательно закатал рукава рубашки. Бунк в панике косился на мои бицепсы и бормотал:
— Но патрон! Патрон! Неужели вы позволите ему меня бить?.. Это же…
— Так, — перебил я его, — начнем по порядку. Значит, говоришь, о Бертране ты никогда не слышал?
— Конечно, не слышал и…
Не успел он договорить, как я отмерил ему первоклассную плюху. Бунк
Бунк поднялся на ноги, бешено вращая глазами. Из его разбитой губы текла тонкая красная струйка. Он вытер ее рукавом и вдруг быстро сунул руку в карман. Наверное, еще плохо соображал, кто перед ним стоит…
Прежде чем он успел выставить напоказ свою артиллерию, я угостил его двумя резкими ударами в подбородок — справа и слева. Он снова расстелился на полу; его пушка лязгнула о плитку. Я подобрал ее и протянул Меченому.
— Держи: подаришь своему приятелю из холла, раз он их коллекционирует.
Кармони едва заметно улыбнулся. Я подошел к Бунку, схватил его за шиворот и одним рывком поставил на ноги. Он уже не пытался сопротивляться. Он уже хотел со мной дружить…
— В последний раз спрашиваю: ты знал Бертрана?
— Нет!
Конечно, так он ни за что бы не признался… Его язык мог развязаться только на краю могилы.
— Ладно, мой милый…
Я посмотрел на Кармони.
— У вас бритвы не найдется?
При слове «бритва» толстяк задрожал и снова принялся умолять босса о пощаде, но итальяшка будто оглох. Он, похоже, наслаждался происходящим. Я все больше подозревал, что подавить в себе некоторые инстинкты ему так и не удалось.
Он сделал знак своему громиле, и тот вышел.
— Что вы собираетесь со мной делать? — спросил Бунк.
Он был жалок, но я не испытывал к нему сострадания. От подобных слизняков меня просто тошнит.
— Мне всегда хотелось разрезать какую-нибудь свинью на мелкие кусочки… Наверное, у меня синдром мясника…
Кармони только посмеивался. Его безмолвие служило. мне чем-то вроде поощрения. Своим молчанием он давал мне зеленый свет. Его глаза горели бешенством; он ненавидел Бунка и, может быть, втайне даже надеялся, что я замучу его до смерти.
Меченый вернулся и принес красивую немецкую бритву с перламутровой рукояткой и узорами на лезвии.
Я повертел ее в руке; лезвие ярко блеснуло в свете молочно-белого стеклянного шара, освещавшего прачечную.
Бунк съежился, насколько это позволял его бухгалтерский животик. Он бормотал: «Не надо! Не надо!» — и неотрывно смотрел на эту стальную полоску, притягивающую к себе весь свет помещения.
— Учти, сейчас самое время обо всем рассказать, — предупредил я. — Для меня это уже дело принципа. Один из нас врет. И поскольку это не я, мне нужно, чтобы ты сделал небольшое публичное признание!