Убийственная тень
Шрифт:
Джим давно привык к впечатлению, которое производит на противоположный пол. Впервые осознав это, он сделал его своим оружием, маленькой местью за полукровное происхождение от белого отца и матери, представительницы самого многочисленного коренного племени Америки, за детство и юность в резервации навахов.
Кто-то когда-то сказал, что глаза – зеркало души. В его случае это прямое попадание. Взгляд Джима был, по сути, отражением его жизни. Он вечно ощущал себя не у места, словно плыл по реке, не думая приставать ни к одному из берегов. Порой его тянуло в ту или другую сторону, хотя
Не белый, не индеец, и даже глаза разные.
Джим толкнул стеклянную дверь и, шагнув на улицу, оставил невеселые мысли в искусственной прохладе и полутьме аэропорта.
А снаружи его встретили солнце и Чарльз Филин Бигай.
Старый навах стоял возле белого «вояджера» с эмблемой высокогорного ранчо «Высокое небо» на дверце. При виде Джима изборожденное временем и невзгодами лицо не изменило своего привычного выражения.
Только в темных, глубоко запавших глазах отразилось нечто похожее на радость.
– С возвращением, T'a'a Hastiin.
Джим улыбнулся, услышав свое имя, произнесенное с гортанным клекотом и придыханиями навахов. Вообще-то дене, как именуют себя навахи, давно утратили привычку давать детям индейские имена. Теперь уже нет среди них ни орлов, ни соколов, ни медведей. Прозвища типа Текучая Вода, Хлещущий Ливень или Бешеный Конь отошли в область литературы, кино, детских фантазий и навязчивого любопытства туристов.
Но в его случае все несколько иначе. В день, когда он родился, дед взял младенца из рук матери и долго изучал его. Затем поднял на вытянутых руках, словно жертвоприношение древним богам, и предсказал, что в этом ребенке будут жить три человека. Хороший человек, сильный человек и отважный человек. Джим не раз говорил себе, что разочаровал старого вождя, что пророчество не сбылось. Тем не менее имя осталось.
T'a'a Hastiin.
Три Человека.
Джим обнял соплеменника и ответил на древнем языке:
– Y'a''a't'e' 'e'eh, bid'a''i.
Bid'a''i на замысловатом наречии навахов означает «дядя с материнской стороны». Так Джим с детства называл старого друга, который помогал деду растить его. Несколько пожилых людей, вышедших из автобуса перед залом аэропорта, остановились, заслышав непонятную речь, и с любопытством уставились на них. К этому Джим тоже привык. Останься он здесь, так и был бы для всех неизвестно кем, существом наподобие аквариумной рыбки. А там, где он обитает теперь, индейское происхождение добавляет ему экзотики в глазах все тех же «всех».
– Как долетел?
– От Нью-Йорка до Вегаса нормально. А оттуда меня приятель подбросил на вертолете.
– Ay`o`o t`o adhdleehi. Очень хорошо.
С этими словами старик открыл дверцу «вояджера». Джим бросил сумку на заднее сиденье, а сам уселся рядом с водителем. Тем временем Чарли обошел машину сзади и сел за руль. День для Джима выдался пассажирский.
Чарли завел машину и, не включая кондиционера, вырулил со стоянки. В молчании они выехали на хайвей 17 – широкую, в шесть полос, автостраду, тянущуюся на север,
Помимо причины, что привела его сюда, Джим чувствовал, что говорить им уже не о чем. Или, вернее, было бы о чем, будь у них общий язык, который связал бы их лучше, чем язык навахов. Он сознавал, что Чарли не одобряет его жизненный выбор, поэтому не счел нужным распространяться о своей городской жизни за тысячи миль отсюда. Там настолько другой мир, что даже сравнение с небом и землей не отразило бы этой разницы. Чарли привязан к земле, Джим – к небу. Чарли любит бескрайние просторы пустынь, Джим – провалы, открывающиеся меж небоскребов.
Чарли прожил жизнь здесь. Джим предпочел уйти.
Он вытащил из кармана очки, нацепил их на нос и, укрывшись за их зеркальным щитом, рискнул нарушить молчание:
– Как это случилось?
– Как любой человек может только мечтать. Он спал. Кто-то пришел и увел его с собой. Кто – решай сам.
– Сильно мучился?
– Врачи говорят – нет.
Джим на время замолчал, уже без прежней неловкости. Какое-то странное ощущение возникло в глазах и в горле. Было у этого ощущения и конкретное название, только Джим не хотел в этом признаваться даже себе.
Он овладел собой, но голос все равно выдал его:
– Ему воздали заслуженные почести?
– Да. Из Уиндоу-Рок приезжал председатель, а за ним, по одному, все члены Совета. Газеты много писали. На все лады превозносили и его самого, и его достижения. Героем его представили.
– Он и был героем.
– Да. Добрую память по себе оставил.
Пока они беседовали, Джим то и дело, как еще недавно в вертолете, посматривал в окошко на знакомые с детства пейзажи. Перед глазами вставало ушедшее время – некогда гладкая, а ныне пошедшая трещинами поверхность, из которой клоками пакли торчали обрывки воспоминаний, былых чувств, жестов, образов, слов.
Иные память держит мертвой хваткой, прочие столь же беспощадно выбрасывает, как ненужный хлам.
Голос Чарли вернул его в настоящее:
– Алан тоже здесь.
Джим не смог отреагировать сразу – чуть замешкался, и это не укрылось от старика.
– Я не знал.
Джим надеялся, что мудрый водитель не расслышал дрожащей фальши в его голосе. А тот если и уловил ее, то не подал вида.
– Ему дали крест «За доблесть, проявленную на флоте».
– Да, слышал.
У Джима кольнуло сердце при мысли о том, какой ценой достался Алану крест. О его героическом подвиге писали в газетах. Но с Чарли Филином Бигаем он не решился это обсуждать.
Во время их далеко не оживленной беседы, то и дело прерываемой молчанием, что красноречивее слов, автострада сменила номер на 89, и по ее выбоинам они вскоре въехали в город. Джим смотрел на городской ландшафт безучастно, как будто никогда и не жил здесь.
Старое, новое…
Ресторан, бар, магазин индейской утвари «made in Taiwan», громадная светящаяся вывеска торгового центра. Флагстафф чуть подправил макияж, но в общем и целом (у Джима в этом не было сомнений) остался прежним. Это читалось в облике людей и встречных машин, по преимуществу пикапов и внедорожников.