Убийство церемониймейстера
Шрифт:
– Постановлением следователя вам запрещены любые отлучки из Петербурга.
– Это несправедливо! Я буду жаловаться!
– Жалуйтесь. Но не забывайте отмечаться.
Янович-Яновский удалился в благородном негодовании, а его место занял Лерхе. Викентий Леонидович, как всегда, был хмур и задумчив. Алексей и ему подсунул бумажку.
– Распишитесь. Это извещение, что с вас снята подписка о неотлучке с места жительства.
Дипломат поставил изящный автограф и лишь после этого спросил:
– Что сие означает?
– Сие
– А заказчик?
– Увы. Против него нет прямых улик. Он общался с убийцей через посредника, а тот пока молчит.
Лерхе чуть подумал и спросил:
– Это Арабаджев?
– Да.
– Я так и предполагал. Но как вы его разоблачили?
– Мне помогла госпожа Голендеева.
– Мария Евдокимовна? – поразился Лерхе. – Как она влезла в это дело?
– Вас спасала.
– Поясните!
Лыков описал подвиги вдовы, несколько преувеличив их значение. Закончил он так:
– Госпожа Голендеева не решилась вам написать. Сказала: я виновата перед ним, но как сейчас будет выглядеть мое раскаяние? Ну, вы понимаете…
– Понимаю.
– Я сообщил больше, чем требуется умному человеку. Решение за вами.
– Мне надо подумать. Так, значит, она сразу отвергла подозрения в мой адрес?
– Да. Я предупредил Марию Евдокимовну, что, если заказчик убийства вы, она помогает отправить вас на каторгу. Но она отрезала: «Викентий Леонидович невиновен!» И оказала дознанию важное содействие.
Лерхе веселел на глазах.
– Кстати, – продолжил Алексей, – на место церемониймейстера осталось теперь лишь два претендента: вы и Дуткин. Ваши шансы повышаются.
– Я решил отказаться от придворной карьеры!
– Что так?
– После нашей первой беседы меня вызвал Ламздорф. Граф всегда симпатизировал моей скромной персоне. И вот, узнав от вас, что я подал прошение министру Двора, он посоветовал отозвать его. И не уходить с дипломатической службы. Своим добросовестным трудом, сказал Владимир Николаевич, я заработал себе право на хорошую должность. И предложил место второго секретаря в Риме!
– Да, граф вас очень хвалил. И сокрушался, что вы сами портите свою карьеру излишней скромностью. Я чуть было не сказал ему: так сделайте за него первый шаг! Рад, что Ламздорф умеет услышать несказанное.
– Получается, Алексей Николаевич, что я должен быть вам благодарен!
– За что? – удивился сыщик.
– Вы так провели дело, что я получил долгожданное место. А возможно, и жену. Хотя, должен признаться, вы сильно не нравились мне в наши предыдущие встречи…
– Рад за вас, Викентий Леонидович. Понимаю, неприятно слышать, что тебя подозревают в соучастии в убийстве! Но у меня такая служба. Кто-то же должен найти злодея. А приобретениями этими вы обязаны не надворному советнику Лыкову, а своим порядочности и трудолюбию.
Они расстались по-дружески, и вскоре в кабинет явился Дуткин. Он похудел, на висках открылась седина. Прежнее добродушное выражение лица исчезло. Финансист смотрел теперь настороженно, словно ожидал новой обиды.
Лыков вручил ему отобранные в интересах дознания фотопортреты. При этом пояснил:
– Клотильда Лавинэ убита и тайно погребена в Даниловских каменоломнях.
– Как! Бедная… Но зачем?
– Чтобы лишить вас алиби в ночь убийства Дашевского.
Илиодор Иванович долго думал, потом до него дошел смысл сказанного.
– Против меня действительно был заговор? Как вы и предполагали?
– Да. Настоящие преступники хотели навести подозрение полиции именно на вас. Опрометчивое письмо, сложные отношения с убитым… Отсутствие алиби стало бы для вас приговором.
– Боже… Как же я страдал в вашей темнице!
– Но теперь все благополучно разрешилось. С вас сняты подозрения, подписка отозвана. Когда у вас отпуск? Съездите куда-нибудь, в Париж или Ниццу. Отдохните, укрепитесь духом. А осенью напомните о себе министру Двора. Вы остались единственным кандидатом на место церемониймейстера!
– А Викентий Леонидович?
– Он решил отказаться от придворной карьеры. Ему обещана должность в перворазрядном посольстве в одной из европейских стран.
Дуткин сделал важное лицо.
– Я… меня тоже посетили сомнения.
– Какие?
– Мои мучения – это кара за тщеславие и гордыню. Она обрушилась на меня, когда я возжелал придворного блеска! И наказан… Все суета сует. Надобно жить, заботясь о душе, а не о мирских соблазнах. И потом, я молод, богат, умен… Что еще нужно? Зачем искушал я Вседержителя?
Лыков пытался успокоить разбушевавшегося проповедника:
– Помилуйте, Илиодор Иванович! Вы просидели пять дней в дворянской камере, с удобствами и на ресторанных харчах. Какие же тут испытания? Они случились бы, если б я не сумел доказать ваше инобытие.
– Но меня лишили свободы! – гневно выкрикнул толстяк. – Мое имя замарали подозрениями, страшными подозрениями!
– Скажите спасибо, что легко отделались. И Вседержителя не поминайте всуе. Люди рисковали жизнью, чтобы спасти вас. А вы в это время, после всех совершенных вами глупостей, кушали пулярку.
Но Дуткин, больше других обязанный Лыкову, ушел раздраженный. И даже обещал подать жалобу на Высочайшее имя за беспричинный арест! Вот болван…
Последним Лыков принял Арабаджева. Они беседовали с глазу на глаз. Сыщик объявил:
– Официально извещаю вас, что дознание убийства Дашевского закончено, дело передано следователю по особо важным делам Добужинскому. С Лерхе и Дуткина подозрения сняты, подписки об их неотлучке отозваны.
– А моя?
– Остается в силе.
Глаза у Арабаджева сделались как у гюрзы: злые и немигающие.