Убийство императора. Александр II и тайная Россия
Шрифт:
Вопрос к царской полиции
Но самое удивительное во всей этой истории – это поведение царской полиции.
14 ноября, сразу после задержания Гольденберга в Елисаветграде, в Третье отделение пошла телеграмма: «Сего дня на елисаветградском вокзале задержан жандармами прибывший одесским поездом неизвестный человек. При задержании оказал сопротивление. В багаже оказалось больше пуда взрывчатых веществ. На допросе объявил себя социалистом. Произвожу дознание».
«Не к проезду ли императорского поезда готовился?» – наложил вопрошающую резолюцию глава Третьего
Впрочем, вопрошать весьма странно! Вряд ли задержанный вез динамит для собственного развлечения. Было совершенно ясно – террористы готовят взрыв на пути царского поезда. Надо было телеграфировать в царский поезд, конечно же, остановить его… проверить полотно железной дороги или изменить порядок движения поездов. Короче, надо было что-то предпринять.
Ничего этого сделано не было! И только судьба спасла царя!
Так что остается довольно зловещий вопрос: почему?
И вот уже совсем поразительное.
С. Степняк-Кравчинский писал: «Громадный динамитный заговор, организованный Исполнительным Комитетом в 1879 году в ожидании царского возвращения из Крыма, был едва ли не самым грандиозным делом, когда-либо предпринятым и доведенным до конца путем заговора. Наличных сил организации далеко не хватало на его выполнение, и поэтому приходилось по необходимости пользоваться в обширных размерах услугами посторонних людей, набранных из того многолюдного мира сочувствующих, который всегда окружает такую популярную организацию, как та, которой руководил в то время И.К. Не удивительно поэтому, что при такой массе участников слухи о предстоящих покушениях распространились очень скоро буквально по всей России. Конечно, публика не знала, где именно имеет быть взрыв. Но все студенты, адвокаты, литераторы, за исключением состоящих на откупу у полиции, знали, что царский поезд взлетит на воздух во время следования из Крыма в Петербург. Об этом разговаривали, как говорится, повсюду. В Одессе один довольно известный литератор… собирал почти открыто подписку на взрыв, и полученные таким путем полторы тысячи рублей были целостью доставлены Комитету. Полиция же ничего не знала».
Не знала?.. С многочисленными агентами и штатом осведомителей?
И опять все тот же вопрос: почему?
«Возможна ли в этих условиях борьба с новыми варварами?»
Наступил новый 1880 год – предпоследний Новый год в его жизни. Он вынужден был сказать себе: ни казни, ни военное положение – ничто не замиряло страну. И теперь после взрыва на железной дороге, когда все вокруг ждали расправ, император вдруг позвал Костю.
Великий князь Константин Николаевич потом радостно рассказывал: «Государь сообщил мне, что желал бы к предстоящему дню 25-летия царствования (19 февраля 1881 г. – Э.Р.) оказать России знак доверия, сделав новый, важный шаг к довершению предпринятых преобразований. Он желал бы дать обществу больше, чем ныне, участия в обсуждении важнейших дел…».
И тотчас пошли слухи… о Конституции!
Александр устроил совещание. Но когда он сообщил о планах продолжения реформ, в глазах цесаревича был ужас! И тот же ужас он читал в глазах придворных и членов большой романовской семьи. От него ждали ужесточения расправ, а не уступок…
Вечером он записал в «Памятной книжке»: «29 января. Совещание с Костей и другими, решили ничего не делать».
И опять в мрачной апатии он просиживал часы в кабинете.
Пришлось ему испытать и новое унижение. Из Парижа поступило донесение от главы русской зарубежной агентуры. Некто Лев Гартман, недавно приехавший поездом в Париж, оказался тем самым пройдохой-террористом «господином Сухоруковым», который устроил взрыв свитского поезда в Москве.
Министр иностранных дел Горчаков тотчас обратился с посланием к президенту Франции:
«Вопрос здесь идет не о русском нигилисте, а о принципе безнаказанности. …Необходимо задать себе вопрос: возможна ли в этих условиях борьба с этими новыми варварами?»
Горчаков далее писал, что нельзя дать возможность им осуществлять «заговоры вполне свободно – без всякого личного риска». …Ибо ныне «для них достаточно составить план, сделать подкоп, завести механизм на определенный час или пустить в ход электрическую искру на расстоянии», а потом – «исчезнуть в другой стране в ожидании результатов своего разрушительного дела… под покровом права убежища, которое гарантирует им безопасность и свободу».
Русское правительство потребовало выдачи «нового варвара».
Но канцелярия президента Франции тотчас была завалена письмами общественности, возмущенной «русским монархическим неистовством». Общественную кампанию возглавил сам Виктор Гюго, который обратился к президенту Греви с посланием. Французское общество требовало защитить Гартмана от «царского террора». Французские газеты печатали статьи знаменитых русских радикалов-эмигрантов – Георгия Плеханова, Петра Лаврова, Степняка-Кравчинского. Русский посол князь Орлов получил уведомление по почте о вынесении ему смертного приговора «Русским социалистическим комитетом в Париже».
И президент Франции отказался выдать Гартмана. Царю оставалось единственное решение – отозвать посла из Парижа.
«С больной горничной обращаются лучше»
Александр решил привезти обратно в Россию больную императрицу – климат ей не помогал. Ему казалось, что она боится умереть одна на чужбине. Его это мучило.
Была зима. За ней был послан граф Александр Адлерберг.
Императрица уже прочла в газетах о новом покушении на Московской железной дороге. Это был для нее новый удар. Оказалось, она совсем не хотела вернуться. Особенно теперь, после покушения на государя. Она не собиралась ехать в страну, где унижали монарха и где монарх так унижал императрицу.
«Со мной даже не посоветовались. Это жестокое решение. Мне кажется, с больной горничной обращаются лучше», – жаловалась она фрейлине.
Готовясь к возвращению, она плакала и говорила, что в своем состоянии едва ли сможет перенести столь длительное путешествие зимой, и это предчувствует. Действительно, она была так плоха, что во время пути ее фрейлинам много раз казалось, что не довезут ее живой.
Доктор Боткин объяснил царю, как важно уберечь ее от всякого волнения. И потому никому, кроме нескольких членов семьи, не было разрешено встречать ее на вокзале.