Убийство императора. Александр II и тайная Россия
Шрифт:
Войну, растянувшуюся на четверть века, отец оставит ему в наследство.
Ему придется ее заканчивать. Как и другую войну, позорно проигранную его отцом и ставшую катастрофой для России.
И на той войне окажется все тот же великий регистратор – граф Лев Толстой.
Финал отцовской империи
Следуя традициям нелюбимой Екатерины, Николай уже с надеждой поглядывает на подрастающего любимого внука. Вот кто может стать истинным государем!
Но внук подрасти не успел… В могучем здоровье гиганта Николая что-то разладилось.
Теперь он всерьез начинает готовить наследника к трону. Он часами прогуливается с ним, рассказывает. Впоследствии Александр скажет: «Мы всегда были с отцом на “ты”». Но какое разное это «ты»! Его «ты» – обращение к божеству, отцовское – к «молокососу».
И в 1848 году «землетрясение» началось – в Европе разразились революции. Николай не без удовлетворения сказал: «Я это предвидел!».
Когда во Франции пала монархия, он появился на балу и, по преданию, обратился к офицерам: «Седлайте коней, господа, во Франции Республика!». Ему показалось, что наступил его звездный час: Россия вернет порядок в обезумевшую Европу. И он призывает Австрию, Англию и Пруссию вспомнить о принципах Священного союза, который был создан против революций. Никто не откликнулся на пылкий призыв.
И тут Николаю повезло. Началось восстание венгров в Австро-Венгерской империи. И царь тотчас предложил свою помощь австрийскому императору. И Франц-Иосиф с готовностью ее принял. Теперь, наконец-то, можно было «седлать коней»! И вновь самый талантливый полководец Николая, усмиритель Польши, генерал-фельдмаршал Паскевич подавил восстание. Беспощадно вешали мятежных венгров. Но почему-то вместо благодарности, Николая называли в Европе деспотом и даже людоедом.
После европейских потрясений Николай сделал тотальным надзор за литературой.
Запрещалось буквально все. Под запрет попал любимый вчера императором Гоголь. И когда после смерти Гоголя другой наш знаменитый писатель, Иван Тургенев, написал о нем восторженный некролог, тотчас был отправлен на месяц под арест, затем выслан из столицы. Еще одна знаменитость – драматург Александр Островский – за очередную комедию («Свои люди, сочтемся») был отдан под надзор полиции. Под надзор полиции попадает и знаменитый сатирик Салтыков-Щедрин…
Совсем недавно «западники» (писатели и публицисты, верившие в европейский путь развития России и потому особенно любившие царя-реформатора Петра Великого) и «славянофилы» (исповедовавшие ее особый – национальный путь – и потому Петра Великого особенно не любившие) беспощадно сражались друг с другом в литературных «святых битвах». Теперь замолчали и те и другие, ибо попали под запрет оба направления. Беспощадно преследовалась мысль.
«Есть с чего с ума сойти. Положение становится нетерпимее день ото дня. Много порядочных людей впало в отчаяние и с тупым спокойствием смотрят на происходящее – когда же развалится этот мир», – писал знаменитый западник профессор Грановский.
И в этой мертвой тишине, в этой сплошной мгле вдруг полыхнула очень опасная зарница.
Оригинал
В конце 40-х годов в Министерстве иностранных дел служил переводчиком некто М. Буташевич-Петрашевский.
О самом Петрашевском можно было сказать словами нашего великого поэта.
«Он у нас оригинален, ибо мыслит». Действительно, когда все благонамеренные окончательно поняли, что мыслить не следует, Петрашевский не только мыслить смел, но высказывал вслух свои мысли. Да и во многом был великий оригинал. Все чиновники старались казаться неприметными, все носили мундиры или одинаковую штатскую одежду. Но этот господин придумал ходить вызывающе – в плаще испанского покроя и цилиндре. Длинные волосы запрещались начальством. Но Петрашевский придумал, как это обойти. Он обрился наголо и носил… длинноволосый парик. И к длинным волосам прибавил бороду, которая также не одобрялась. Короче, в это весьма серьезное время Петрашевский позволял себе насмешничать над правилами.
И сей оригинальнейший, насмешливый господин решил не только мыслить сам. По пятницам он приглашал к себе в дом мыслить других. Это были мелкие чиновники, офицеры, учителя, литераторы, художники. И, как правило – молодые люди.
Постепенно пятницы Петрашевского стали неким клубом молодых людей. Здесь размышляли о модных европейских течениях – о социализме Фурье, о Прудоне и прочих (книги эти, естественно, были запрещены в России), говорили даже о необходимости освобождения крестьян и гласном суде. И самые радикальные уже задумались об устройстве подпольной типографии.
Но детище Бенкендорфа работало эффективно. О мыслящих молодых людях узнали тотчас и внедрили тайного агента. Петрашевцы были арестованы…
И среди арестованных был посещавший собрания молодой, но уже известный литератор Федор Достоевский.
Эшафот
С юности до смерти террор и революция, апокалипсические видения грядущего – рядом с Достоевским.
Кровь, страдание и религия с начала жизни входят в его биографию. Он родился в помещении Мариинской больницы для бедных, где работал врачом его отец. По семейным преданиям, отец, этот вспыльчивый, мучительный неврастеник, был убит своими крепостными. Его страстно религиозная мать каждый год возила детей в главный монастырь России – Троице-Сергиеву лавру и учила читать по книге «Сто четыре священные истории Ветхого и Нового Завета». «Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть не с первого детства» (Достоевский). Любимым чтением вслух в доме были «История государства Российского» Карамзина и стихи «полубога» – Пушкина.
В январе 1838 года 17-летний Достоевский поступает в Главное инженерное училище, готовившее военных инженеров. Он учится в том самом Михайловском замке, где был убит Павел I. Но теперь трагический Михайловский замок переименован в Инженерный, и печальные покои, где пролилась кровь, навсегда заперты. (В середине века на месте спальни была устроена церковь Петра и Павла.) Все это должно было разжигать пылкое, болезненное воображение.
Нервический юноша, обидчивый, болезненно самолюбивый, враждебен муштре и беспощадной военной дисциплине. И уже в училище смыслом жизни, избавлением, островком желанного и мучительного одиночества становится литература.