Убийство на Эйфелевой башне
Шрифт:
— Вы с ним хорошо знакомы?
— Он мой сосед по лестничной площадке.
— И вы пускаете его к себе?
— Никогда, я боюсь, как бы он не начал исполнять какую-нибудь арию из «Фауста»!
Виктор задумался. Что если снять для нее небольшую квартирку? Средства на это есть. А она-то что скажет? Надо прощупать почву.
— А не надоело вам жить в этой конуре, отказывая себе в еде?
Она остановилась и взглянула на него с иронией.
— Ну разумеется, я предпочла бы королевский номер в «Гранд-Отеле»!
«Почему именно там?» — насторожился Виктор.
— Да только мне приходится жить по средствам, — добавила она, шагая рядом. — Поскольку я художница непризнанная, то и должна довольствоваться мансардой Хельги Беккер. Оттуда, по крайней мере, открывается красивый вид на крыши.
— Когда планируете зайти в наш книжный магазин? Мы вчера провели инвентаризацию, я отложил для вас книги с иллюстрациями Гюстава Доре и репродукции Иеронима Босха. Что до «Капричос», то с ними придется подождать, эта книга сейчас у переплетчика.
Она искоса взглянула на него и ничего не ответила. До дома 60 они шли в полном молчании. Виктор не мог решить, притягивает она его или не на шутку раздражает. Но когда она протянула ему руку в перчатке, пообещав придти на улицу Сен-Пер, как только представится возможность, ему на секунду показалось, что он счастлив. Он взглядом проследил за тем, как она удалялась в глубину двора, а потом не спеша поднялся к церкви Святой Троицы. Остановившись у бакалейного магазинчика, он подумал, не купить ли ей подарок. Может, флакон духов? Нет, пожалуй, лучше ограничиться выпечкой, она явно предпочла бы сладкое. Розовые бисквиты по-реймсски? Он толкнул дверь магазина, но вдруг заметил в витрине тонкий силуэт. Обернувшись, Виктор увидел, как по другой стороне улицы к стоянке фиакров поспешно шла Таша. На ходу сказав кучеру несколько слов, села в фиакр. Не раздумывая, Виктор бросился за ней.
— Поезжайте за ними! — крикнул он, добежав до следующего фиакра.
У дома-дворца в индийском стиле Таша резко замедлила шаг и потянула за сонетку. Виктор дождался, пока она войдет, и сам спрыгнул с подножки фиакра. Пульс бился лихорадочно, как после быстрого бега. Он сделал несколько шагов к решетке, не решаясь войти под прохладную сень деревьев, чтобы не потерять из виду массивную входную дверь. Он почти не знал этого нового квартала в Монсо, где было множество роскошных особняков, построенных нуворишами, среди которых попадались известные деятели искусства. Приметой времени — вот чем был этот клочок земли, которая еще в 1870 году стоила всего сорок пять франков за квадратный метр. Теперь цена поднялась до трехсот франков, и никто не мог бы сказать, на какой цифре остановится этот спекулятивный рост. «Здесь даже лакеи чувствуют себя выше простых смертных», — подумал он, глядя, как к нему приближается непреклонный как правосудие камердинер в полосатой жилетке, выгуливавший пару афганских ливреток. Виктор двинулся наперерез, не дав им сойти с тротуара, чем вынудил остановиться.
— Простите, я приехал из Лиможа и немного заблудился. Кому принадлежит это строение? — спросил он, показывая пальцем на дом напротив индийского дворца.
— Там живет мсье Ги де Мопассан.
— Ги де Мопассан, писатель?
— Да, мсье, — с легкой скукой ответствовал лакей.
Он хотел пойти дальше, но Виктор преградил ему путь рукой.
— Моя жена считает, что он гений, только и толкует мне про его повесть о мышке. А чей дом вон тот, подальше?
— О «Пышке», мсье. А это дом господина Дюма-сына.
— О-о, «Дама с гортензиями»…
— «С камелиями», мсье, — поправил лакей, пытаясь удержать собак, которые так и рвались с поводков.
— Последний вопрос. А эта вычурная конструкция? Резиденция набоба?
— В этом доме живет Константин Островский, знаменитый коллекционер произведений искусства, — ответил лакей, презрительно фыркнув.
— Искусства! Вот так оказия! Да откуда художники в таком захолустье?
— Неподалеку отсюда, по другую сторону бульвара, живет господин Мейсонье, рядом с кирпичным замком мсье Гайяра, у которого я имею честь служить… Извините, мне пора. Каллиопа! Поликарп! Быстро домой!
Виктор переключил внимание на индийский дворец. Ему пришлось ждать не меньше часа, пока он наконец увидел, как вышла Таша и направилась к бульвару Курсель. Он колебался. Пойти следом? Нет. Встреча с набобом определенно казалась ему привлекательнее.
Виктор вручил визитную карточку игривой субретке, и она оставила его одного в холле, указав на готический стул с высокой спинкой, но он не сел. То, как его приняли, почему-то напомнило ему приемную врача. Скучая, он внимательно осмотрел коллекцию старинного оружия, сабель, мушкетов, пистолетов, развешанных на стенах между картинами, изображавшими сельские сцены. Хозяин дома, похоже, был неравнодушен к грудям приветливых молочниц, изображенным в ракурсе «вид сверху». Посреди этого праздника жизни, явно выставленный на всеобщее обозрение, красовался окантованный в рамку, словно почетный диплом, листок «Фигаро на башне». Передовица начиналась так: «Герой дня: Константин Островский. С каким живейшим интересом мы проследили за…» Дальше ему прочесть не удалось: в холл вышел объемистый мужчина пятидесяти лет с жизнерадостной физиономией, лысиной и моноклем в глазу. Виктора словно молнией озарило — он как будто снова увидел, как Кэндзи раскладывает на столике в «Кафе де ля Пэ» свои эстампы. Перед Виктором стоял давешний покупатель.
— Чем могу быть вам полезен, дорогой господин… Легри? — спросил Константин Островский, заглянув в визитку.
Виктор сжал зубы, чтобы не выдать волнения.
— Это вы — герой дня? — спросил он, указав на «Фигаро».
— Я самый! И от этого мое «эго» раздувается, как у лягушки из басни Лафонтена. Пытаюсь утихомирить его опасением, что так можно и лопнуть.
Виктор подошел к рамке, пробежал глазами строки, где говорилось о коллекционере, прочел росписи в Золотой книге гостей, напечатанные под статьей: «Си-Али-Махауи, Фес. Удо Айкер, редактор „Берлинер цайтунг“. Дж. Коллоди, Турин. Ж. Кульки, редактор „Глас Навула“, Прага. Викторен Алибер, дирижер духового оркестра. Мадлен Лезур, Шартр. Кэндзи Мори, Париж. Зигмунд Полок, Вена, Австрия…»
Дальше не позволяла прочесть рамка.
— Вы мне не ответили, мсье Легри.
Весь напрягшись, Виктор опустил глаза и пробормотал:
— Я пришел по поручению… Кэндзи Мори…
— Кэндзи Мори? Простите, у меня плохая память на имена. Он азиат?
Виктор кивнул.
— Японец.
— Это мне ни о чем не говорит. Возможно, я видел его у Зигфрида Бинга на улице Прованс, знаете, у торговца восточным искусством.
— Он продал вам эстампы Утамаро.
— Возможно, я ведь коллекционер, мне приходится иметь дело со многими людьми. Вы хотите что-нибудь мне предложить?
— Ну да, но дело это щекотливое…
— Не думаете ли вы, что я покупаю краденое?
— Нет-нет, что вы! Просто у меня есть несколько редких вещиц, и, понимаете ли, я хотел бы продать их без огласки…
— Пойдемте, нам лучше побеседовать в гостиной. Вы не против чая? По такой жаре обжигающий чай — идеальный напиток.
Островский повел его через залы, полные китайских безделушек, античных древностей, севрских тарелок, мебели эпохи Ренессанса, разнообразных чучел. Они оказались в гостиной, в которую вела широченная стеклянная галерея, заполненная роскошной растительностью, от пола до потолка. На стенах гостиной, выложенных яркими кафельными плитами, тесно и без какой бы то ни было логики висели полотна, цветовая гамма которых ничуть не соответствовала декору стен. На самом маленьком была изображена виноградная гроздь, на самом большом — битва за Севастополь. Меж двух икон, стоявших на подсервантнике, выстроились в ряд герметически закупоренные маленькие горшочки с землей. Меблировку довершали софа в углу, четыре пуфика и ротанговый столик, сгруппированные вокруг бьющего фонтана. Виктор остановился у софы, над которой висело внушительных размеров полотно: обнаженная одалиска, прикрытая прозрачными тканями, кружилась в танце под похотливым взглядом шейха.