Убийство на улице Дюма
Шрифт:
– Почти наверняка обеспечивающий хорошую работу в будущем, – добавил Верлак.
– Почти наверняка.
– И с каких пор существует эта стипендия? – поинтересовался Верлак.
– С тысяча девятьсот двадцать восьмого года, когда отец Жюль Дюма оставил нам все свое состояние.
– Объясните, как французский университет смог сохранить работающий факультет теологии после тысяча девятьсот
Мадам Бонне пристально посмотрела на судью и дважды подумала перед ответом. Не потому, что она его не знала, а потому, что не услышала слова «пожалуйста».
– В тысяча девятьсот пятом году, как вам известно, было провозглашено отделение церкви от государства. По всей Франции закрывались теологические факультеты – кроме Эльзаса, потому что тогда это была Германия, и вот этого маленького факультета в Эксе – благодаря действиям умелого доктора Ролана Дюма, дяди Жюля. Желающие изучать теологию должны были это делать на историческом, а то и на юридическом факультете. К счастью, семья Дюма была неимоверно богата, а деньги и в тысяча девятьсот пятом году имели вес. Не помешало и то, что один дядя являлся кардиналом, а другой политиком. Факультету предоставили автономию при условии, что он докажет государству свою полную самофинансируемость. У семьи было достаточно денег и удачных инвестиций, чтобы это оказалось возможным. Факультет предоставлял стипендию с двадцать восьмого года с перерывом на оккупацию юга Франции с сорок второго по сорок пятый.
– И сколько это еще будет продолжаться? – спросил Верлак.
Флоранс Бонне пожала плечами.
– На все Божья воля… еще много лет, наверное…
Верлак перебил:
– То есть денег остается еще прилично?
– Достаточно, – ответила мадам Бонне и прокашлялась.
– Вы – казначей комиссии Дюма, – поднажал Полик, глядя в свои заметки.
– Да. У нас в конце недели будет совещание.
Верлак понимал, что Флоранс Бонне что-то скрывает, но хотел вернуть разговор к убитому Жоржу Муту.
– Вы сказали, что ненавидели дуайена, – напомнил он.
– Ну… «ненавидела» – пожалуй, слишком сильное слово. Он не справлялся со своей работой и, мне кажется, знал это. Поэтому не гнушался манипуляциями и лживыми обещаниями, и вот это
– У него должно быть много врагов, раз он так обращался с людьми, – заметил Верлак. – Но настолько ли он был невыносим, чтобы его за это убили?
При слове «убили» мадам Бонне напряглась. Разгладились морщины на идеально загорелом лице: родители Марин любили ходьбу и обожали солнце – в отличие от своей дочери.
– В припадке ярости? – предположила она. – Вы же полицейские, вы должны знать, способны ли люди на такое.
– В припадке ярости – бывает, – ответил Полик.
– Бернар Родье на приеме был в ярости, конечно, но до припадка далеко, – сообщила мадам Бонне.
– Расскажите подробнее об этом приеме, доктор Бонне, – попросил комиссар.
– Я не знаю, о чем говорили Жорж и Бернар, мне мешала музыка. Все слышали, как Жорж кричал Бернару: «И мое решение окончательно!» – а потом Бернар ушел, хлопнув дверью. Но каждому из нас случалось хлопнуть дверью после разговора с Жоржем Мутом, и мне тоже. Потом Жорж сделал заявление, что не собирается уходить в отставку ни сейчас, ни в ближайшее время. Видимо, это он и сказал Бернару, и вот почему, как мы все решили, Бернар хлопнул дверью. Но об этом лучше спросить самого доктора Родье.
– В котором часу вы ушли с приема? – спросил Верлак.
Мадам Бонне приподняла брови, удивленная тем, что от нее требуют алиби.
– Рано, сразу после Бернара. Я была дома в половине одиннадцатого, а мой муж – отец Марин, – добавила она, будто желая напомнить судье о его связи с семьей Бонне, – уже меня ждал. Мы выпили травяного чаю, почитали еще около часа, потом потушили свет и спали до восьми утра.
– Не кажется ли вам странным, что профессор Мут покинул свою квартиру так поздно, после приема, и через весь город пошел на работу?
Флоранс Бонне скрестила руки на груди, задумалась на миг, опустив глаза к кремовой юбке.