Убийство под музыку
Шрифт:
Дверь эта не охранялась по очень простой причине. Старый служака, в форменных брюках, без тужурки, снятой ввиду жары, лежал мертвый: его седой затылок был прострелен пулей с дьявольской аккуратностью. Затем убийца, по-видимому, без помех проник за занавес, отделяющий сцену от кабинетов и гримерных.
“Очень жаль, - сказал потрясенный администратор, - что никого из персонала не было за кулисами. Хотя, если взглянуть на дело с простительно-эгоистической стороны, об этом не следует жалеть. Очевидно, здесь орудовал хладнокровный убийца, который не остановился бы ни перед чем”. Кивнув ему, Холмс сказал: “Бедный Симпсон. Я знал его, Ватсон. Бедняга провел жизнь, успешно избегнув смерти среди пушек и копий врагов ее королевского величества
“Дело представляется мудреным, - сказал администратор, вытирая шею носовым платком.
– Концерт уже начался, когда я получил депешу, как раз в то время, когда вы и ваш приятель изволили занять места в партере. Депеша извещала, что принц Уэльский и несколько его друзей прибудут на концерт, хотя и с опозданием. Не секрет, что его высочество - поклонник Сарасате. В задней части зала есть маленькая верхняя ложа, приберегаемая, как вам известно, для важных особ”.
“Знаю, - сказал Холмс.
– Магараджа из Джохора однажды любезно пригласил меня составить ему компанию в этом роскошном убежище. Но, пожалуйста, рассказывайте”.
“Так вот, я и мой персонал, - продолжил администратор, - собрались у входа и оставались на страже в течение всего концерта, рассчитывая, что высокий гость появится только к концу программы”. Он пояснил, что, хотя и озадаченные, они оставались в фойе до последней овации, рискнув предположить, что его высочество может в своей властной, но благодушной манере попросить испанского скрипача попотчевать его на бис в опустевшем зале, где не останется никого, кроме будущего императора. Итак, все прояснилось, кроме главного - самого преступления.
“Депешу, - потребовал Холмс у администратора.
– Как я понимаю, она при вас, не так ли?”
Администратор извлек из внутреннего кармана листок бумаги, украшенный королевским вензелем и подписанный секретарем его высочества. Послание было любезным и ясным. Стояла дата - седьмое июля. Холмс кивнул и, когда прибыла полиция, незаметно сунул листок в боковой карман. Инспектор Стенли Хопкинс с похвальной расторопностью отреагировал на записку, доставленную ему в кебе одним из филармонических служащих.
“Скверное дело, инспектор, - сказал Холмс.
– Два убийства, и мотив первого объясняется вторым, но мотив второго пока не поддается объяснению. Желаю успеха в вашем расследовании”.
“Вы не намерены помочь нам в данном случае, мистер Холмс?” - спросил интеллигентный молодой инспектор. Холмс покачал головой.
“Я, - сказал он мне в кебе, отвозившем нас на Бейкер-стрит, - пускаю в ход привычное для меня лукавство. Этот случай меня очень заинтересовал”. Затем он с чувством произнес: “Стенли Хопкинс, Стенли Хопкинс. Это имя напоминает мне давнего моего учителя, Ватсон. Оно возвращает меня в дни юности, проведенные в стенах Стоунихерст-колледжа, где я изучал древнегреческий у молодого священника, наделенного дивной утонченностью ума. Его звали Джерард Мэнли Хопкинс.
– Он усмехнулся.
– Мне доставалось по ручкам штучкой в бытность мою желторотым обормотом. Он был лучшей из этих черных ворон, норовивших выбить из птенца строптивость до конца. Не подкрадывался птичьей походкой, чтобы взбодрить деревянной щекоткой”.
“Ваш жаргон, Холмс, для меня сущая тарабарщина”, - сказал я.
“Самые счастливые дни в нашей жизни, Ватсон”, - отвечал он мрачновато.
За ранним ужином из холодного омара и куриного салата, запиваемых превосходным белым бургундским, Холмс не утратил интереса к делу об убийстве иностранного подданного на британской земле или по крайней мере в лондонском концертном зале. Он вручил мне эту якобы королевскую депешу и спросил, что я о ней думаю. Я довольно тщательно осмотрел послание. “Выглядит вполне убедительно: обращение нормальное
“Превосходно, Ватсон. А теперь извольте обратить внимание на дату”.
“Сегодняшнее число”.
“Верно, но начертание цифры семь не такое, как можно было ожидать”.
“Да, - сказал я.
– Понимаю, что вы имеете в виду. Мы, британцы, не ставим поперечного штриха. Это материковая семерка”.
“Вот именно. Депеша написана французом, или итальянцем, или, что представляется более вероятным, испанцем, имеющим доступ к канцелярии его высочества. Английский и, как вы говорите, формулировка безупречны. Но подписавшийся не англичанин. Он допустил промашку. Что же до бланков, они доступны только человеку достаточно выдающемуся, чтобы быть вхожим в апартаменты его высочества, и достаточно беспринципному, чтобы похитить такой листок. В очертании буквы еесть нечто убеждающее меня в том, что подписавшийся - испанец. Я могу, конечно, ошибаться, но почти убежден, что убийца именно испанец”.
“Супруг-испанец, с южным темпераментом, осуществляющий незамедлительное возмездие”, - подхватил я.
“Думаю, что мотив убийства был вовсе не домашним. Вы наблюдали, как я ослаблял воротничок на убитом, и указали с профессиональной деловитостью на бесполезность моих действий. Но их смысла вы не поняли”. Раскурив трубку, Холмс взял карандаш и начертил странный знак на скатерти . “Видели вы что-нибудь в этом роде, Ватсон?
– Он выдохнул дым. Рисунок напоминал примитивное изображение птицы с распростертыми крыльями, расположившейся на пучке вертикальных штрихов, могущих быть истолкованными как гнездо. Я покачал головой.
– Это, Ватсон, Феникс, восставший из пепла и пламени, поглотившего его. Символ каталонских сепаратистов. Они республиканцы и анархисты, ненавидящие кастильскую монархию. Символ был наколот в качестве татуировки на уровне нижних шейных позвонков убитого. Несомненно, он был активным членом группы заговорщиков”.
“Что заставило вас искать это?” - спросил я.
“Я встретил, вполне случайно, одного испанца в Танжере, в сильных выражениях ругавшего свою монархию, изгнавшую его из страны; вытирая свой торс полотенцем по причине жары, он продемонстрировал точно такую же татуировку на груди”.
“Вы хотите сказать, - удивился я, - что он был полураздет или, как говорят французы, в дезабилье?”
“То было в опиумном притоне в Касбахе, Ватсон, - спокойно объяснил Холмс.
– В таких местах не заботятся о тонкостях туалета. Он упомянул, что затылок и шея - более привычное место для подобных деклараций и заявлений у них в Каталонской республике, но предпочел грудь, чтобы приглядывать, как он выразился, за символом и напоминать себе его значение. В связи с объявлением о лондонском визите испанского монарха я спрашивал себя, нет ли тут поблизости каталонских террористов. Мне показалось вполне резонным поискать на теле убитого свидетельство его политических пристрастий”.
“Значит, - сказал я, - не исключено, что молодой испанец, преданный, как казалось, искусству, намеревался убить безвредного и невинного Альфонса Тринадцатого. Спецслужбы испанской монархии действовали, насколько я понимаю, решительно, хотя и незаконно. Сторонники европейской стабильности должны быть признательны тем, кто убил возможного убийцу”.
“А бедный старый служака, охранявший дверь?
– возразил Холмс, при этом его проницательные глаза уставились на меня сквозь облако табачного дыма.
– Бросьте, Ватсон, убийство всегда преступление”. И затем он стал напевать себе под нос отрывок мелодии, показавшейся мне знакомой. Эти бесконечные пассажи были прерваны известием о том, что прибыл инспектор Стенли Хопкинс. “Я поджидал его, Ватсон”, - сказал Холмс и, когда молодой инспектор вошел в гостиную, неожиданно продекламировал: