Убийство под Темзой

Любенко Иван Иванович

– Оригинально! – покачал головой русский студент. – И смело. Не могу представить подобный рекламный розыгрыш, где-нибудь на Невском проспекте в Санкт-Петербурге. Городовой немедленно бы всех задержал и доставил бы в участок.

– В этом и есть отличие либеральной формы правления от единовластия. Каждый гражданин имеет право на свободу самовыражения. Разрешено всё, что не запрещено законом. А законы принимает парламент, члены которого выбираются народом.

Клим не ответил. Он остановился рядом с уличной торговкой цветами.

– Мне нужно два букета, – сказал он. – На похороны.

– Живые или искусственные?

– Живые.

– Тогда возьмите белые лилии.

– Хорошо.

Студент

расплатился и протянул другу один букет.

– Я заболтался и совсем не подумал о цветах, – виновато проронил Роберт.

– Не беда.

– Вот и кабриолет, – обрадовался Аткинсон. – Нам ехать минут десять, не больше.

На этот раз друзьям попался не двухколёсный кэб конструкции Чапмена, а четырёхколёсный брогам. По сути это была обычная одноконная коляска с откидным верхом для двоих человек и козлами кучера впереди. Неожиданно пошёл мелкий дождь, и кожаный полог экипажа пришёлся весьма кстати.

Глава 3

Взлом сейфа

Роберт оказался прав, и поездка заняла немного времени. Не стоило большого труда определить, какой из трёхэтажных особняков по улице Кенсигтон Парк Гаденс принадлежал покойному профессору. Катафалк с четвёркой лошадей, мирно переступающих с ноги на ногу, украшенных, фиолетовыми попонами и плюмажами стоял у дома номер семь, как и длинная вереница траурных карет. Несколько человек, прячась от дождя под зонтами, курили рядом с окнами. На козлах, запахнувшись в плащи и макинтоши, мокли кучеры в цилиндрах. Дверь была открыта. У входа пригорюнился плакальщик с посохом перевязанным траурным бантом. Его высокий цилиндр со свисающим до пояса чёрным шарфом, пояснял, что хоронят взрослого – на детских похоронах надевали белый шарф. Соболезнующие то входили в дом, то покидали его. Входной механический колокольчик с отвязанным шнуром молчал, а электрическим звонком на похоронах не пользовались. Двое молодых людей с траурными повязками из крепа, очевидно студенты, несли венок. За ними торопился фотограф с треногой и фотоаппаратом в чехле. Экипажи то и дело останавливались неподалёку, высаживая пассажиров. Пожилые дамы по старинке были облачены в чёрные плащи с капюшонами, а джентльмены, родившиеся, вероятно, ещё при Георге III, в дополнение к плащам, обвязали цилиндры траурными лентами.

Солнце спряталось за тучи. Пахло сыростью, угольной гарью и конским навозом.

Расплатившись с возницей, Ардашев и Аткинсон вошли в дом и сразу же сняли головные уборы. Верхнюю одежду приняла горничная и повесила в шкаф. Зеркала в передней были завешены. Заметив, что Клим обратил на это внимание, Роберт пояснил:

– В доме покойного у нас всегда закрывают зеркала. Это всё из-за страха увидеть мертвеца за спиной. Суеверия живучи.

Ардашев оглядел комнату. Полированный дубовый гроб с телом профессора стоял посередине. Окна были открыты. Вдова – привлекательная блондинка – хоть и носила траурный наряд (чёрную шляпку, украшенную такими же страусовыми перьями, вуаль, платье из бомбазина, отделанное крепом), но выглядела очаровательно. Тонкие и правильные черты лица, присущие аристократкам и стройная фигура не позволяли и помышлять, что после смерти мужа она останется без мужского внимания. С левой стороны её пышного бюста сияла брильянтовая брошь, выделявшаяся на фоне чёрного платья. Украшение представляло собой равносторонний треугольник из платины с брильянтами – по четыре на каждой стороне и одним по центру. Центральный камень свисал на едва заметной платиновой нитке. «А профессор-то баловал свою молодую цыпочку», – заключил Ардашев. Рядом с женой покойного с грустным лицом сидел мужчина лет сорока, вероятно родственник, то ли вдовы, то ли усопшего. Благодушный вид его лицу придавал широкий нос, большие добрые глаза, толстые,

точно негритянские губы и живот, который уже нельзя было скрыть. «Судя по широкополой шляпе в его руках, чёрной сорочке, жилету и короткому сюртуку, он не просто исповедует вероучение квакеров, а, возможно, является их пастором, если, конечно, они у них есть», – предположил русский студент. – Этакий сельский английский священник». Подле него на стуле умостился молодой человек в сюртуке и очках, лет двадцати пяти. Его пышные курчавые каштановые волосы свидетельствовали о молодости, а умный взгляд из-под очков, покоившихся на прямом носу, говорил об образованности. Он искоса поглядывал на вдову, а она, поймав его взгляд, тотчас подносила к сухим глазам кружевной платочек с чёрной каймой. «Скорее всего, помощник профессора», – мысленно отметил незнакомца Ардашев.

Клим и Роберт положили к гробу цветы и втесались в окружение соболезнующих.

– Ишь бесстыжая! – донёсся до Ардашева женский шёпот. – Смотри-ка, уже и брильянты напялила!

– Наглая срамница! – вторил другой, уже немолодой скрипучий голос. – Первый год после смерти мужа вдове дозволяется носить только дешёвый гагат и ничего другого!

– Вот-вот! А брильянты можно надевать лишь через два года и один месяц после кончины супружника. Не могла дотерпеть охальница!

Ардашев повернулся вполоборота. У него за спиной судачили две ветхозаветные англичанки в чёрных плащах наверняка перешагнувшие девятый десяток. Время высушило морщинистую кожу на их лицах и лишь влажные, пожелтевшие белки глаз то вспыхивали, то угасали угольками, как в юности.

Мёртвый профессор почти не отличался от живого. Только раненная шея была закрыта стоячим воротником, нос заострился, и кожа пожелтела. Фотограф, установив аппарат, делал снимки для carte-de-visite с тем, чтобы родственники могли раздавать друзьям семьи посмертные фотографии покойного. Электрического света в комнате было достаточно и жечь магний в тарелках не было необходимости.

Пышно декорированный гроб утопал в белых лилиях.

Католический священник дал знак и скорбящие стали подходить к гробу по очереди, кладя ладонь на грудь профессора. Ардашев повернулся к спутнику и спросил:

– А что они делают?

– Мистер Пирсон погиб насильственной смертью. И в таких случаях каждый из скорбящих, по заведённому издревле обычаю, должен положить покойному руку на грудь.

– Зачем?

– Чтобы убедиться, что среди пришедших нет убийцы.

– А как это можно определить?

– Считается, что если душегубец коснётся дланью тела усопшего, то его раны начнут тотчас же кровоточить.

– Прекрасно. Сейчас мы это и проверим.

– Ага, – иронично хмыкнул Аткинсон. – Вам ведь тоже придётся тронуть мёртвое тело, вот и посмотрим, прав или нет был коронерский суд, отпустив вас на все четыре стороны.

– Что ж, давайте.

Уже приблизившись к профессору и коснувшись его рукой, Ардашев почувствовал, как у него забилось сердце. Профессор, казалось, улыбался ему закрытыми глазами. И хоть Клим знал, что у покойников сохраняется на лице подобие улыбки из-за специфических мышечных изменений, но студенту почудилось, что своим насмешливым взглядом старик спрашивал у него, почему убийца, находящийся на похоронах, до сих пор не уличён.

– Ну вот, теперь я вижу, что вы невиновны, капитан, – продолжал шутить Роберт.

– А вы?

– Я же шёл за вами. Неужели вы не обратили внимание на моё прикосновение к покойному?

– Я не мог этого видеть. Вы находились за моей спиной и не факт, что вы дотронулись до усопшего, – усмехнулся Клим.

– За мной наблюдали десятки глаз, и миновать прикосновения было невозможно.

– Скажите, друг мой, а почему торговка цветами продала мне белые лилии?

Конец ознакомительного фрагмента.