Убийство, шоколад и рояль в кустах
Шрифт:
Набирали обороты не только темпы роста производства и прибыли ее завода, но и личная жизнь шоколадной примадонны била ключом.
Про скромный «Грибок» скоро все забыли. Он был похоронен под фундаментом шоколадной империи под громким названием «ШОКОЛЕДИ». Всем намозолили глаза рекламные растяжки с роковыми красавицами, отправляющими в рот готические шоколадные башни и соборы, наполненные внутри винно-вишневой начинкой. Красавицы были томны и богаты. Шоколадные конфеты «Для леди» были вкусны необыкновенно, хмельны
Со страниц глянцевых журналов шоко-леди испепеляли читательниц гипнотическими взглядами, размазывая по губам и обнаженной груди вишневую густую массу. Полулежали они на шоколадном камне, на котором была выбита истина: «Шоколеди – только для тех, кто имеет хороший вкус!»
Сама властительница шоколада держала свою империю в ежовых рукавицах. Она лично проверяла производственную линию, следила за упаковкой, придирчиво отбирала поставщиков сырья.
Но больше всего ее волновала наглядная агитация товара, известная в миру под словом «реклама».
Был у нее доверенный фотограф, особо приближенный к телу, тот самый, который умел создать у модели гипнотический взгляд и заставить фотоизображение шоколадной башни вызывать слюноотделение у искушенной публики.
В империи назревала премьера новых конфет, под названием «Готический Шок». После долгих мучительных размышлений на тему как лучше оформить новую рекламную компанию и сэкономить средства, Любовь Робертовной был придуман гениальный ход – провести фотосессию в развалинах старой Усадьбы родного города Скучного.
Молва о чудном Готическом зале, обретенном в ходе реставрации, привела мадам Петровскую в скромную столовую дома директора Карпа Палыча.
Сначала, конечно же, Карп и слышать ничего не хотел о прекращении реставрационных работ на четыре дня для того, чтобы какой-то там фотограф смог сотворить чудо из двух полуобнаженных девушек и горы шоколада.
Но Любовь Робертовна, на мгновение вынув из огромных губ, крашенных вишневой помадой, длинный янтарный мундштук с тонкой сигаретой, нацарапала на клочке бумаги магическую цифру и бросила ее на стол, перед Карпом Палычем.
– Что это? – Спросил он, поправляя очки.
– Это сумма. Которую вы получите за четыре дня аренды вашей Усадьбы.
И вопрос был решен.
Особняк опустел на оговоренный срок. В старые, уставшие от шума залы, вернулась тишина, молчаливые сквозняки, мрачное потрескивание углов. Но вот что странно – вместе со всем этим в доме поселилась тревога. Она была реальна, ощутима и вещественна.
Первой ее ощутила художница Глафира – она со своей подругой Марьей, приходила в Усадьбу по вечерам, делать эскизы для картин.
Глаша и Маша работали при старом монастыре в иконописной мастерской. Правда, «монастырем» эту часть музейного комплекса местные жители называли по инерции, ни монахов, ни служб, в старых корпусах
Сидя по вечерам за этюдниками, подруги болтали о пустяках, восхищались красотой и живописностью особняка, а главное – с удовольствием обсуждали самое ожидаемое событие на Нижней и Верхней улицах старого города, а именно – предстоящую свадьбу Марьи и участкового уполномоченного Толика.
Сегодня, в понедельник, с самого утра в Усадьбе было тихо. Обе бригады реставраторов исчезли на четырехдневные каникулы, а вместо них появилась весьма примечательная группа незнакомцев. Было их всего пятеро. Для старого города, с его патриархальными устоями, эти персонажи были более чем экзотическими.
Центральной фигурой утренних приготовлений к шоколадной фотосессии был вертлявый, разговорчивый и образцово-показательно-нервный Эдик. Отрекомендовался окружающим он как фотохудожник. И это, ко многому обязывающее звание, он подтверждал во всем – в одежде, прическе, манере передвигаться и изъясняться с «простым народом».
Две зеленокожие, безликие, бесплотные модели молча стояли рядом и сонными глазами следили за траекторией полета по «фотопространству» переливающегося стразами Эдика. Следом за Эдиком перемещался огромный, сутулый, мрачный субъект, отзывающийся на имя Жак и выполняющий обязанности шофера, телохранителя и разнорабочего. Он носил в вытянутых руках треноги, зонты и экраны для света, протягивал проводку, перемещал тумбы, катал из угла в угол черный рояль.
За всем этим остро наблюдала Любовь Петровская, ярким пятном выделявшаяся на фоне готических стен.
Как и в день первого появления в музее, одета она была в оранжево-красное узкое платье, доходящее до щиколоток, отороченное блестящими малиновыми перьями. Ее, похожая на высушенную узкую воблу фигура, подчеркивалась широким перламутровым поясом. Плоское декольте, мысом заканчивающееся у талии, было густо завешано золотыми цепями и монисто с бесконечным множеством брякающих подвесок. Почти до локтей были натянуты черные тонкие перчатки, в правой руке она держала длинный янтарный мундштук с такой же бесконечной сигаретой. Этот дымящийся реквизит был вставлен в ее огромные вишневые губы всегда! Смоляное каре было по-мальчишечьи коротким, но выразительно подвижным.
Зеленые узкие глаза были щедро подведены угольным карандашом такой толстой насыщенной линией, что ее лицо стало похоже на рисованные лики кокаиновых дев с рекламы эпохи пика модерна!
Больше чем полдня было потрачено на то, чтобы обсудить ракурсы и композиции. Уже во дворе перед Усадьбой мадам Петровская отдала последние распоряжения Эдику и моделям. Затем, Любовь Робертовна с шофером села в необъятный «Джип» и укатила за оставшимся реквизитом и костюмами. Съемки должны были начаться завтра с утра.