Ублюдки
Шрифт:
Что вообще ей взбрело в голову, какие-то страхи идиотские! Видно же, что муж очень вымотан, явно нуждался в отдыхе, решил и ей заодно устроить праздник, а она уж нагородила бог знает чего, сделала из него монстра. Вон он какой бледный стал, кашлял что-то сегодня долго!..
Наташа вспомнила, как Эдик в первый день предложил ей покататься на лодке. Как-то вяло, без привычного своего императива. А когда она отказалась, он, к ее удивлению, даже не стал настаивать, проявил деликатность.
Наташа очень оценила
Нет, все-таки он совсем неплохой!
А то, что изменяет ей иногда, ну так с кем не бывает. Зато сколько он работает, себя не щадит. Все для дома, для семьи.
Наташа внезапно остро, почти до слез пожалела мужа. Она пару раз шмыгнула носом и повернулась к нему.
Муж лежал, чуть отвернувшись, сильно сопел. Не совсем храп, а именно какое-то тяжелое сопение.
Ей стало еще больше жалко бедного Эдика.
Вот уж горемыка.
Видно, лег неудобно. Надо бы его переложить.
Наташа привстала на локте и нагнулась к мужу, чтобы осторожно переместить его голову. И тут же отпрянула.
При ярком лунном свете, лившемся в комнату сквозь открытое окно, было отчетливо видно, что из носа у него что-то торчит.
Превозмогая брезгливость, Наташа взяла это что-торукой и потянула. После небольшого сопротивления между пальцами у нее оказалось нечто плоское и липкое.
Она разжала руку и потрясла ею в воздухе, но ононе отлипало.
Эдик по-прежнему крепко спал, даже не шевельнулся, только тихо застонал во сне. Поначалу Наташе показалось, что теперь он дышит свободнее, но, прислушавшись, с огорчением убедилась, что ошиблась. Дышал он все так же тяжело, сопел очень сильно.
Она протянула руку и зажгла лампу, которая стояла на тумбочке у кровати. И с удивлением уставилась на свой указательный палец. К его кончику, к подушечке, прилип маленький зеленый листочек.
Наташа недоуменно сняла этот листочек с пальца, поднесла к глазам, даже понюхала.
Листочек как листочек.
Пахнул как нужно, как листочки пахнут, чем-то даже неуловимо знакомым.
Наташа снова повернулась к мужу. Теперь при свете лампы она увидела, что с ним что-то не так.
Рот у него был открыт, и он как-то странно подергивал им во сне. Она обратила внимание, что подушка с левой стороны от него мокрая, и, нагнувшись, с отвращением обнаружила, что из левого уха у него сочится какая-то прозрачная влага.
Наташа перевела взгляд на его правое ухо и в ужасе обнаружила, что из него тоже что-то торчит.
Только теперь это был уже не листочек, это была веточка. На веточке она разглядела целых три листика и две еще нераскрывшиеся почки.
Ей стало очевидно, что из них тоже скоро выглянут такие же свежие зеленые листочки.
Наташа помедлила, потом ухватилась за непонятную веточку и потянула, чтобы вырвать ее из уха. Однако веточка не поддавалась. Наташа потянула посильнее, но муж вдруг жутко застонал и открыл глаза.
Наташа тут же испуганно убрала руку.
— Извини, — жалобно сказала она. — У тебя в ухе торчит…
И тут же осеклась, не договорив.
Эдик внезапно резко приподнялся и совсем широко открыл рот, словно пытаясь что-то сказать. Однако вместо этого вдруг захрипел и страшно побагровел.
Еще через секунду он опять откинулся на подушку и затрясся в жутких конвульсиях.
Наташа, рыдая, пыталась успокоить его, но муж ее не слышал, трясся и хрипел все сильнее. Лицо его из багрового стало почти синим. Хрип внезапно прервался, глаза выкатились, он в последний раз дернулся, повернулся к ней и застыл, глядя куда-то мимо.
Наташа в отчаянии завизжала.
Лампа ярко освещала посиневшее лицо Эдика с широко открытым ртом. Лицо было страшное, но оторвать от него глаз она не могла.
Вдруг Наташа отчетливо увидела, как из глубины рта медленно лезет к свету что-то большое и желтое, в мелких пупырышках. Еще через секунду она догадалась, что это лимон, и в это самое мгновение вдруг с мерзким звуком у Эдика лопнул правый глаз, и из глазницы высунулся желтый кончик другого лимона.
Наташа истошно закричала.
И продолжала кричать все отчаяннее и безнадежнее по мере того, как осознавала, что она абсолютно одна на этом острове, что машину она водить так и не научилась и что она безумно боится воды.
Шнурки
Колян Грызлов по прозвищу Грызун уныло рассматривал себя в зеркало. Его сейчас сильно удручали две вещи. Во-первых, новые прыщи, в изобилии усеявшие его веснушчатую физиономию, а во-вторых, вконец порванные, измочаленные шнурки на кроссовках «Рибок», которыми он очень гордился. И то и другое могло помешать его далеко идущим планам, связанным с сегодняшним вечером. Дело в том, что сегодня Колян порешил для себя во что бы то ни стало трахнуть Семенову.
В прошлый раз, когда праздновали его, Коляна, девятнадцатилетие, ему это почти удалось. По крайней мере она уже ни хрена не соображала, без конца хихикала и на все соглашалась. Он тогда завел ее в материну спальню и уже вроде совсем стащил с нее трусы, как вдруг Семенову сильно затошнило, и она полностью заблевала ему и ковер, и кровать, хорошо еще, что он сам успел увернуться.
После этого, ясное дело, было уже не до ебли. Пришлось два часа все убирать, отмывать, отстирывать, причем Семенова все это время преспокойно себе дрыхла на диване, даже похрапывала периодически.