Убойная марка (Роковые марки)
Шрифт:
— Но люди не смотрят на них все время, — угрюмо парировала Гражинка. — Кстати, откуда тебе известны все подробности? Ведь ты же только что приехала.
Приехала я и в самом деле только что, но дорога до Болеславца занимает несколько часов, а за это время можно многое узнать по телефону. Вот когда пригодились мои многочисленные знакомства, ну, и известная доля настойчивости. Опять же, у меня с давних пор завёлся блат в среде так называемых органов, что хорошо известно читателям моих книжек. Первые общие сведения я получила от молодой жены секретаря следственного отдела городской комендатуры полиции, племянницы бывшего сотрудника Януша. Януш — это мой актуальный друг жизни.
Ну а потом по цепочке разузнала ещё кое-что, о чем не сочла нужным информировать Гражинку.
— Я хочу все увидеть собственными глазами, — заявила я, вставая со стула. — Еду. Адрес помнишь?
— Что ты хочешь увидеть? — встревожилась Гражинка.
— Вероникин дом. И второй выход.
— Наверняка глины сами уже все проверили, — возразила Гражинка. Это она от меня научилась, ещё по старой памяти называя полицейских «глинами». Так всегда называли ментов в прежней Польше.
— Даже если и проверили, я тоже желаю.
— — А мне обязательно идти с тобой? Очень не хочется. Знаешь, увидят и снова начнётся: «Глядите, убийцу всегда тянет на место убийства».
— Не всегда. Иногда тянет, особенно если этот олух потерял на месте преступления свою искусственную челюсть. Знаешь, на нервной почве оскалил зубы и не заметил, как она вывалилась.
— Нет, ты не знаешь здешних кумушек, перестань иронизировать. Так что того.., этого…
— Того, того, — успокоила я девушку. — Не надо тебе ехать со мной, сиди себе, только скажи, где этот дом.
По плану, набросанному Гражинкой на бумажной салфетке, добралась я на окраину Болеславца. Вот интересно, тысячу раз бывала в Болеславце, исходила его вдоль и поперёк, а в этих местах оказалась впервые.
Домик как домик, небольшой, одноэтажный, с мансардой, даже довольно миленький, стоял посреди небольшого садика. Наверняка четырехкомнатный, точнее, три комнаты и кухня, и ванная должна быть, поскольку в Болеславце вообще неплохо обстоит дело с канализацией.
Соседние домики стояли в своих садиках, так что палисадники шли почти сплошняком, а между домами было довольно много свободного пространства. Это позволило мне почти без труда пройти на зады Вероникиных владений.
Обойдя дом, я убедилась — был задний выход. И вообще, садик за домом превышал размерами палисадник перед ним. Вот здесь покойная развешивала бельё, вот цветочки и кустики.
Выход из дома не представлял собой голую дверь, к нему вело застеклённое с боков крылечко, заросшее вьющимися растениями. Наверняка через этот замаскированный выход покойница и вышла накануне под покровом ночной темноты. Надо проверить лично.
Я огляделась, не видит ли кто, и правильно сделала. Почти напротив Вероникиного дома, по дорожке, посыпанной щебёнкой, какая-то пожилая женщина волокла два огромных мешка из плотной фольги. Как же я сразу не обратила внимания ни на её сопенье, ни на шварканье тяжеленных мешков по щебню? В том, что были тяжёлые, никакого сомнения — женщина волокла их поочерёдно. Протащив немного один мешок, оставляла его и возвращалась за вторым. Теперь только я заметила, что настоящая асфальтированная дорога находилась метрах в пятидесяти за Вероникиным домом.
Видимо, туда и устремилась бедолага со своей ношей.
Когда я подошла к женщине, та со стоном выпрямилась, массируя поясницу и вытирая пот с лица. С надеждой протянув ко мне руки, она жалобно пролепетала:
— Пани мне не поможет? Самой ну никак не справиться!
Я вовсе не собиралась ей помогать, у меня на уме было совсем другое, а кроме того, я всю жизнь была непримиримой противницей того, чтобы женщины таскали тяжести, для этого существуют мужчины. Женщины же, невзирая на мои протесты, всегда их таскали. Да я сама частенько взваливала на себя непосильную ношу, хоть душа и протестовала, а куда денешься? Конечно, нельзя от мужчин требовать слишком много, в этом я отдавала себе отчёт, но физически-то они сильнее!
Я попыталась поднять один из мешков, и у меня чуть не оторвались руки. В мешке было никак не меньше тысячи тонн, то есть наверняка все двадцать килограммов. Нет уж, такое я не намерена тащить, да и этой женщине не советовала бы, вон, в чем душа держится, да и возраст почтённый.
— Пани намерена это нести? — недовольно уточнила я. — Куда именно? Да что это у вас там такое неподъёмное?
— Понятия не имею, — все ещё тяжело дыша, отозвалась женщина. — Это не моё, сын велел отнести домой, самому некогда, так кому же помочь, как не матери?
Ну, знаете! , — У меня тоже нет времени, — проворчала я.
Просто не знаю, что меня удержало от того, чтобы не выпалить: раз так воспитала сына, сама теперь и расплачивайся. И добавила бы ещё поучающе, что человек должен расплачиваться за свои ошибки, и пусть она тут со своими мешками в землю врастёт, я ей не носильщик, а её сынок… У меня, без сомнения, нашлись бы подходящие слова и для сынка, который наверняка плохо закончит, и для современной молодёжи в целом, если бы… Ну конечно, если бы не письмо Гражинки. Вот, опять чуть было не совершила бестактность, агрессивно набросившись на незнакомку. Ведь не знаю, в чем у них там с сыном дело, во всяком случае, мне не следовало вмешиваться и навязывать своё мнение. Очень хотелось навязать, но раз уж решила менять характер, значит, некуда деваться, на дороге её одну с мешками не оставлю. Трудно быть ангелом, ничего не скажешь.
— Оставьте мешки в покое и подождите меня, — мрачно бросила я незнакомке. — По ту сторону дома стоит моя машина, подъеду, и мы как-нибудь запихаем ваши вещички в багажник. Подброшу вас туда, куда вы их должны доставить, вам одной это не под силу, да и от меня толку мало.
Баба расцвела, словно майская заря, и раскрыла было рот, чтобы излить на меня поток благодарности, но почему-то смешалась, её лицо враз обрело растерянное и даже испуганное выражение. Она принялась что-то лепетать, но мне уже не хотелось терять время, и я поспешила к своей машине. Надо поскорей отделаться от этой дурёхи и заняться своими делами.
Когда я подъехала к бабе с мешками, она успела ещё немного проволочь их по дороге и совсем взмокла. Тут уж я не могла не заметить двойственность её поведения. С одной стороны, ей очень хотелось, чтобы я помогла, с другой — она ни за что не желала ехать на машине. Может, стеснялась затаскивать в такую роскошную машину свои задрипанные мешки? К тому же заполнены они были чем-то не просто тяжёлым, а, похоже, железяками с острыми краями, которые выпирали из мешков. Роскошной мою машину, конечно, трудно было назвать, особенно если учесть, что не мыли её уже больше недели, но, может, она так считала? Зато машина большая и багажник вместительный, правда, она в него ещё не заглядывала.