Убыр
Шрифт:
– Кигг. Ты как… фницель. Кигг. Ты как… фницель. Кигг.
И так до бесконечности – или пока ему не скажешь:
– Лех, достал, иди вон к Ренатику.
Леха, тут он молодец, немедленно отправляется к Ренатику и принимается уже ему выносить мозг рассказами про то, что Генатиг, ты как кагтофель.
И поди пойми, что это значит, почему как шницель и при чем тут картавость, если Лехе по жизни и шепелявости вполне хватает.
Но вообще с ним прикольно. Например, идем вдоль стройки, там бульдозер насыпь утюжит. Леха немедленно выскакивает перед его мордой и принимается
– Н-не-е-е-ет! Не губи-и-и де-ерево-о-о!
Дерева там, конечно, сроду не было, а бульдозерист оказался спокойным или далеко от кабины отбегать поленился – но чесали мы всей толпой старательно.
А когда Леха затихает, можно подойти к нему и сказать на ухо «коала».
Он ненавидит это слово. Я знаю почему, но обещал не говорить. А от слова отказываться не обещал.
То есть сперва Леха, конечно, поводит плечиком и смущенно улыбается.
Тогда надо повторить: «Коала».
Леха бубнит: «Ну хватит, ну все уже».
А мы опять «коала» – и лучше одновременно в оба уха, стереоэффектом.
Ну и тут начинается:
– Ну уб-блют-тки, ну фто вы за парфывые уб-блюттки, ну профят ве ваф.
Через минуту начинает мстить. Всякий раз по-разному, но в большинстве случаев не соскучишься.
А теперь вот Леха что-то сам соскучился.
На геометрии сидел тихий и печальный, на русском сидел такой же. На английском его спросили – он ответил тихо, печально и с фирменными запинками, получил верный трояк – хотя Киру за такой же ответ, честно говоря, и четыре ставят. А мне трояк с минусом, потому что нет справедливости на свете, и особенно в школе.
Вот тут я его настроение заметил. Раньше не замечал, о своем думал. Было о чем подумать. А тут вижу – идет на место совсем траурный. Спросил потихоньку, что за дела. А Леха мимо прошел, сел и в парту смотрит.
Я дождался перемены, подошел, спрашиваю:
– Дома траблы?
А у него бывали дома траблы. Да у кого их не бывает. У меня, думал я раньше. А тут такой вот траблище, и, главное, не поймешь, откуда растет и куда упирается.
Леха головой слегка качнул и говорит:
– Нормально.
А что я, в душу лезть буду?
– Ладно, – говорю, и пошел себе.
Но Кира нагнал, спросил. Тот не удивился:
– Так у него же родителей вчера в школу вызывали.
– А что такое?
– Да фиг знает – по учебе что-то. Типа если из троек не вылезет, в «А» переведут.
– Ну здрасте, – сказал я расстроенно.
А Кир продолжил:
– А вообще я у тебя спросить хотел.
– Это с какого?
– Фигассе. Так твои же родители тоже там были.
– Где были? – тупо спросил я, вспоминая.
Не получалось у меня вспомнить – то есть получалось, но в глаза лезли красная кофта, болотный плащ и почему-то измазанная свеклой ложка – папа ею сегодня вместо вилки селедку под шубой ел.
– Ну в школе, где. Насчет информатики, наверно. Не в курсах, что ли?
Не в курсах – это было мягко сказано. Да и кстати, какого черта – я ту двойку давно закрыл четверкой и пятеркой, и вообще, непорядочно это – в журнал пару за поведение ставить. Мало ли что громко смеялся. Если Леха смешит, мне плакать, что ли?
То есть не должны были родителей вызывать. А если уж вызвали, то почему родители мне об этом не сказали? Или они из-за этого вызова и психуют так? И намекают типа? Блин, не может быть. Были у меня двойки, и тот скандал с директором был из-за вызывающего поведения. Ровно все расходилось. У меня же родители все-таки, а не монстры. И не психи, как у Лехи, которого папаня бьет, а маманя жалеет, но бьет еще сильнее.
У Лехи спрошу.
Фиг я чего у него спросил. То есть спросил, конечно, но без особого толку. До последнего урока Леха как-то ловко оказывался далеко от меня. А на выходе из школы я его уже подкараулил.
– Так что там было-то?
– Где?
– Ну, вчера, чего родителей тягали. Ты из-за этого такой загруженный?
– Ага, щас. Не, ничего не было, живот весь день болит, аж в бошку отдает, – сказал Леха, морщась. – Думал, обделаюсь под доску. Слушай, я побежал, ага?
Он и впрямь почти побежал, держа руку у живота. Логично, в принципе, у него дом – вот, рядышком со школой. А мне идти десять минут. А тренировка через час. А еще перекусить надо, ну и переварить для кучи.
Так что я тоже почти побежал до дому, пытаясь понять, что в Лехе было не так. Не то чтобы я нацеленно про это думал – просто пока бежал, грел, ел-пил, сумку собирал, опять бежал, переодевался и бинты наматывал – все это время вертел в голове Лехино лицо-прическу-одежду-голос. Так нет, вроде все как обычно было… И довертелся.
Леха сегодня не шепелявил. То есть на английском – как положено со всеми этими th, а когда со мной говорил – ни разу ни пришипнул. Или я забыл?
Тут я чуть было себя совсем не забыл, потому что от великой задумчивости встал и опустил руки. В разгар спарринга. С Ильдариком – который вообще хороший парень, но дур-машина, без тормозов и меня на десять кило тяжелее.
Ну и пропустил – ладно хоть не в подбородок, а в нос, и ладно хоть не вкладываясь. Мне хватило.
Ну, все забегали, конечно. Михалыч меня мокрыми салфетками и какими попало словами обкладывает, пацаны сочувственно хихикают и спрашивают, сломан ли нос, а Ильдар, как кот ученый, бродит с виноватым видом и то оправдывается, то извиняется. А я разглядываю потолок, шершаво сглатываю и думаю о шипящих согласных.
Михалыч салфетки снял, нос мне ощупал – я только ногами дернул – и свирепо сообщил:
– Цел нос, жалко.
– Чё это? – прогундосил я возмущенно.
– Урок бы хороший был. Сроду бы руки в ринге не опускал. А теперь урок не впрок, цел, казёль, и невредим… Молчи! Ты должен вот этого движения, – он показал, – опущенных рук, поднятого подбородка, своей глупости и расслабухи – больше самого страшного противника бояться. Я тыщу раз объяснял: контролировать противника – ваша задача, контролировать себя – ваша жизнь. А тебе жизнь недорога, и, пока настоящей боли глупостью себе не нахлобучишь, блин, полный загривок, так и будешь ручонки опускать, пацифист, блин.