Убыр
Шрифт:
– Звук есть, изображения нет, точки какие-то, ересь, – пробормотал папа значительно тише, потерял интерес к телевизору и погряз в черпании и глотании.
Мама покосилась на телевизор и вежливо сказала:
– Действительно.
Ну, у всех бывают неудачные шутки. Но разве это «сердится»? Поэтому я не понял сразу, о чем Дилька говорит.
Дилька удивленно посмотрела на меня сквозь закрапанные белым стекла, сплюнула в раковину и прошипела:
– Ну, когда про ребеночка говорили, забыл, что ли?
Вспомнил. В самом
– Беременная, что ли?
Тут мы вообще загоготали. Я хлебом подавился, а Дилька чуть со стула не свалилась, вопя: «Беременная!» Мама смеялась, красиво запрокинув голову. А потом, ага, резко и точно, как курок, вернула голову на место, подняла руку ко рту, который как-то странно растянула, и спросила:
– Кто беременный?
Я тогда решил, что насмешливо спросила, а теперь сообразил, что нет, не насмешливо.
Папа повторил в той же сварливой тональности, сверля глазами точку чуть выше маминого подбородка:
– Ты беременная, что ли?
– Ты меня ни с кем не перепутал? – осведомилась мама.
Любезно так осведомилась.
– Пап, а почему у лошади такие волоски длинные под мордой? – поспешно воскликнула миротворица Диля.
Папа, не отвлекаясь на нее, спросил маму с тупо искренним недоумением:
– С кем перепутал?
Ну вот чего они оба нарываются, с досадой подумал я. А мама улыбнулась и, как ребенку, объяснила папе:
– Зулька через неделю из Египта возвращается. С ней и перепутал.
– Почему? – спросил папа, сделав лицо совсем уж глупым.
– Потому что Зулька беременная. Она у нас ночевала. И на обратном пути будет ночевать.
Папа тут же кивнул и снова замахал вилкой, как совковой лопатой. Дилька, упорная девушка, защебетала про лошадей. Я вздохнул с болезненным облегчением. Хорошо, что так ловко ушли от ненужной свары, но непонятно, зачем было Зулькину беременность при нас обсуждать. А, вот поэтому я про мамкину сердитость и забыл – сам потому что рассердился.
Зульфия – это наша троюродная сестра, она в Альметьевске живет, нормальная такая девчонка. То есть тетенька уже, конечно, замужем за Равилем (тоже хороший парень). Да еще и беременная, оказывается, – но это не важно, я думаю. Для нормальных людей. Кабы еще родители всегда нормальными были.
Ну вот, Зулька с Равилем в прошлые выходные улетели из Казани в Шарм-эш-Шейх (все говорят «эль-Шейх», но папа объяснил, что это неправильно, в паре с «ш» и некоторыми другими согласными надо удваивать эту согласную вместо произнесения «эль»: ад-Дин, эр-Рияд и так далее). Никакой беременности я не заметил, честно говоря, – у Равиля живот куда заметнее. Но маме видней – вернее, слышней:
Я смотрел на Дильку и думал, что она права. Было в том кусочке разговора что-то нехорошее. Не только из-за интонаций что папы, что мамы. Еще что-то в смысле было фиговенькое. Додумать я не успел. Дверь распахнулась, и мама, сильно нахмурившись, заявила:
– Эт-то что за митинг? Ну-ка, живо заканчиваем – и спать.
Дилька громко прополоскала рот и, сильно нахмурившись, замаршировала в свою комнату. Я, сильно нахмурившись, сказал маме:
– Освободите помещение, пожалуйста.
Мама засмеялась, обозвала меня туалетным утенком и подчинилась.
Еще час все было нормально – если считать нормальным уход папы в постель, хотя, вообще-то, он раньше полуночи не ложится. Иногда бывает – когда переутомился, перебрал или простыл. Не возникло у меня желания выяснять, что было на сей раз. Этот час я потратил на более приятные занятия за компом.
Одно из приятных занятий – боевка с Ренатом и Киром по сетке – было в самом разгаре, когда меня хлестанули по спине. Больно хлестанули.
Я с воем подскочил, сорвал наушники и развернулся вместе с креслом.
За спиной стояла мама – с очень свирепым выражением под упавшими прядями и с вафельным полотенцем в руках. Явно собиралась врезать еще раз.
– За что? – рявкнул я вполголоса, быстро вспоминая, не назихерил ли так, что мне нельзя сидеть за компом и вообще заметно дышать.
Мама резко замахнулась.
Я отъехал куда уж получилось, едва компьютерный столик не сшиб, и заорал в полный голос:
– Мам, ты что?
Мама остановилась на замахе и тихо сказала:
– Не ори, разбудишь всех.
– Ты чего дерешься, что я сделал? – возмущенно воскликнул я.
– Уроки не сделал, – так же тихо продолжила мама.
Я аж задохнулся, выкашлял что-то невразумительное, набрал в грудь воздуха и взвился.
Мама, не меняя позы, выслушала гневную речь про то, что я давно все сделал, и не виноват, если ты не видишь ничего, и могла бы нормально спросить, и себя вон давай стукни, больно же. А может, и не выслушала: просто стояла и ждала, пока я негромко оторусь.
Потом сказала:
– Спать.
Я совсем вознегодовал:
– С какой это стати? Одиннадцати еще нет, ты что, блин, договаривались же!
– Спать, – повторила мама и вроде бы опять замахнулась.
Я ударил кулаками по подлокотникам и, не сдерживаясь уже, крикнул:
– Мам! Ну почему, блин? Что такое! Обещали же!
Мама качнулась вперед, волосы совсем закрыли лицо – я вжался в спинку, суматошно соображая, что делать, если снова начнет хлестать, – качнулась назад, резко повернулась и ушла в спальню. Я некоторое время смотрел ей вслед, пытаясь понять, что это значит. То ли можно дальше нормально жить, то ли она за ремнем ушла. Или там папу будить.