Убыр
Шрифт:
В книжках острыми клинками волосок на лету рубят. Я полез в лохмы, и тут, тихонько притворив дверь, в зал вошла мама. Она сказала:
– Наилек, спасибо тебе. Рустам, он, оказывается, даже сказку Дильке… Ты с ума сошел?
У нее аж голос поменялся – не интонация, а весь. Я вздрогнул, посмотрел на нож, на папу и понял, что вопрос задан не мне.
– Нормально всё, – сказал папа, не меняя усталой позы. – Это фамильный нож, я не рассказывал разве? Мне столько же было, когда дед подарил. А я и забыл про него, а тут гляжу – ба! Ну и Лукман говорит – забирай, твоему как раз время пришло. Он же в школу или там на улицу носить не будет, правда, Наиль?
Я кивнул.
– Тебе видней, – сухо сказала мама и вышла.
– Дамы без огня не бывает, – отметил папа. – Устала. И «Ак Барс» продул. Не парься.
Мне было неловко, но все равно оторваться от разглядывания ножа я не мог.
– Это нержавейка? – спросил я.
– Наверно. Хотя если он действительно такой старый, как мне рассказывали, то нержавейки тогда и не было. Этот нож, говорят, у нас в семье всю дорогу первому сыну передается, с самого начала. А начало документированное у нас в тысяча семьсот восьмидесятом году как минимум.
– Лашманлык такой старый? – поразился я.
– О, он, говорят, еще при Казанском ханстве был, если не раньше. Там же захолустье, река мелкая, зато леса-леса, бурелом да сычи, дорог сроду не было. Ни монголы, ни царские ребята не доходили. А, нет, царские дошли, потому и Лашманлык [7] . Да и монголы… Не суть. Все равно, может, и вся тысяча лет ножичку. Раритет и реликвия, считай. А металл – ну, булат какой-нибудь, а то и серебро – вон черный какой. Надо как-нибудь на анализ отдать, у дяди Андрея остались же в кримэкспертизе знакомые.
7
Лашманлык — заготовка корабельного леса для казенных нужд.
– Фигассе, – сказал я. – Смотри, а тут вроде не узор даже, а написано, вот, на рукоятке. Что написано, пап, не знаешь?
Он немедленно ответил:
– «Славному бойцу победоносной Красной армии Наилю Измайлову от командарма Котовского».
Я не стал напоминать, что он сам ведь рассказывал о древности ножа. Кротко сказал:
– Тут не по-русски написано.
– Так и ты не русский.
– Тут по-арабски.
– Дай-ка.
Но когда я протянул нож, папа уронил поднятую было руку на колено и сказал:
– А, и так вижу. Помню, вернее. Точно, я пробовал прочитать в детстве – ума не хватило. А алфавит забыл уже. Ну, вот это «ба», «са» – а, ну «бисмилля» [8] , точно. Молитва, значит.
Хлопнула дверь, папа отвернулся и с готовностью засиял. Я тоже.
Мама прошла мимо.
Папа посмотрел на меня, скорчив страшную рожу.
Я засмеялся.
В комнату просочилась Дилька, которая торжественно сделала жест рукой и сказала, почему-то сильно окая:
8
Бисмилля — во имя Аллаха (араб.).
– Прошу всех к столу.
– Проси, – разрешил я.
А папа, конечно, заканючил:
– Ой ты хозяюшка наша, кормилица. Что ли, сама приготовила?
У них завязался бессмысленный слюнявый разговор, по итогам которого папа пообещал завтра всем колхозом умчаться в аквапарк, а Дилька, как всегда, заканючила: «На ручки!»
– На ножки, нет, на ножи! – вскричал папа, ойкнул, шлепнул себя по губам, воткнулся мне головой в живот (я охнул), забросил меня на плечо, сверху накинул Дильку, закряхтев, поднялся и с натугой заорал: «А вот теперь я вас об стеночку-то размажу!» С улюлюканьем помчался к двери – и замер.
Я, чуть не свернув шею, посмотрел прямо по курсу. В дверях стояла мама. Откуда взялась – только что в зал уходила.
Она неласково осмотрела нас и сказала:
– Есть идите, живоглоты. Третий раз зову.
И мы пошли пить чай со сливочным рулетом, а папа попутно ужин смёл, а потом и добавку. И быстро уснули.
И назавтра поехали в аквапарк.
И всё было хорошо.
2
D"aw "ati позвонил в понедельник утром, когда народ еще спал. Нам с Дилькой в школу к восьми, а родителям на работу к десяти. Поэтому я встаю первым, без пятнадцати семь, умываюсь и ставлю чайник. К тому времени просыпается мама, которая храбро взваливает на себя тяготы Дилькиного подъема – часто вместе с Дилькой взваливает. Папа выходит, скорее, нам настроение поднять. Дилька гогочет над его видом всю дорогу до школы. Мне тоже смешно, конечно.
Телефон заорал, едва я вышел на кухню. Я схватил трубку и немножко удивился. Обычно d"aw "ati звонит вечером, когда межгород дешевле. Еще сильнее я удивился, когда вместо обычного: «Хай вам, как Дилечка, как оценки?» – именно в такой последовательности – услышал:
– Здравствуй, Наилёк. Как там родители?
– Да нормально, кажись. А что?
D"aw "ati, помявшись, сказал, что нет-нет, ничего, и перешел было на Дильку, которую любит куда сильнее, чем меня. Это бывает, я не переживаю. Но я не успел даже придумать никакую ерунду ему на радость. Дед вдруг начал рассказывать, что очень там, на поминках, забоялся за родителей. Они, говорит, на кладбище со стариками задержались, когда все уже в деревню ушли, и тут отец решил сам камни на могилах поправить. Его айда отговаривать: давай, мол, за стол сперва сядем – ну или других мужиков позовем, чего, мол, один будешь корячиться. А он рукой машет и ходит примеривается. Я, говорит d"aw "ati, вспылил, что он упрямый такой, ушел с абыстайками [9] . А папа остался – и мама тоже. Охранять его, как всегда.
9
Abistay — жена священнослужителя, в широком смысле просто набожная старушка.
Дед говорит, родителей ждали-ждали, наконец сели есть, но суп долго не разносили, потому что опять ждали-ждали. А они к чаю только пришли, отец перемазанный слегка, и оба как пришибленные. Замерзли, сказали. Ну да, сипели еще. Их айда кормить-поить, они оттаяли постепенно, но все равно подергивались. Я, говорит, уж отпускать их не хотел – но отца твоего разве переупрямишь. Позвонил им из дому – они уже в подъезд входят, говорят, а у Рустама голос вроде больной. А вчера вас дома не было. Так все в порядке, говоришь?
– Ну да, – сказал я озадаченно, – мы весь день шарахались – аквапарк, «Макдональдс», потом в лес еще выперлись зачем-то, чисто подышать.
– Молодцы, что могу сказать, – отметил d"aw "ati не менее озадаченно. – Значит, не болеют?
– Да нет, наоборот. Вчера вон у меня уже руки отваливаются, копчик стер на горках, а эти: еще раз – и пойдем! Как маленькие.
– И не сипят?
– Да они сразу не сипели. А вчера вон песни пели, хором, я записал – будешь слушать?