Убыр
Шрифт:
За что ж его так, бедолагу, подумал и поспешно поправился: покойного, покойного! Нельзя мертвых беднягами называть, ни bicara, ни mesken — только m"arh"um, теперь я это твердо знал откуда-то. Поздно: Марат-абый, точно услышав, дернул головой и стал разворачиваться в мою сторону.
И тут Эдик снова выступил:
– Бухой совсем, походу. Точно наш клиент. Родной, тебе сюда. Э, не так быстро!
Марат-абый сделал непонятное: вытянул шею и клацнул зубами, будто от пролетающего батона откусывал.
– Эдик, гражданин сейчас поломается, а виноваты опять менты-оборотни.
Какие оборотни, чуть не закричал я, но Эдик успел рявкнуть первым:
– Э, дружок, ты давай в натуре тормозни!
Марат-абый снова выкусил полстакана воздуха, поправил курс и кинулся. Он уже таким зигзагом полвагона прошел. Еще две ходки, понял я и сказал:
– Товарищ сержант, не надо.
– Твой дядька? – спросил Эдик, глянув на меня дико. – Твой, нет? Нет – так молчи сиди, до тебя еще…
Марат-абый резко, с хрустом, мотнул головой на звук и щелкнул зубами. Заметался глазами, прислушиваясь к чему-то глубоко внутри. Зацепился взглядом за меня. И бросился сразу – не успев даже повернуть ноги-плечи, полубоком. На меня бросился, четко. Я вжался спиной в твердое ребро сиденья – и вжался еще сильнее, когда Марат-абый со стуком и скрежетом врубился в лавку в трех рядах от меня. Глаза у него были слепые и с щелью, под мышкой прореха, а на шее синела давленая полоса, как от тугого галстука. Марат-абый галстуков сроду не носил.
– Слышь, синий, ты себе проблемы сделал сейчас. На месте стой, я сказал, – велел Эдик, перехватывая дубинку половчее.
Марат-абый не реагировал. Он пытался пройти сквозь скамейку. Не бился в нее коленями и не пробовал перепрыгнуть, а давил коленом и бедром. С нечеловеческой силой давил. Скамейка держалась, но гнусно постанывала, а треск пола я слышал подошвами даже сквозь грохот колес.
Молчи, взмолился я про себя, не болтай и не дергайся. Скамью он не сломает, а сломает, так во вторую упрется и дальше не пойдет. А будешь болтать и шевелиться…
– Все, готовь жалобу, – сказал Эдик и решительно пошел вперед, чуть отведя дубинку.
И тут за спиной у него и почти у меня страшно заорали.
Эдик вздрогнул, неловко обхватил левой рукой кобуру и оглянулся, пытаясь при этом не терять из виду Марат-абыя.
Орал дедушка-маньяк. Не знаю, что с ним стряслось и чего он придумал, но был дедушка страшен. Знаете, как маленькие дети иногда кричат: растопырятся, напрягутся цельным клаксоном и дают звук, как мама говорит, всем потрохом. Громко, визгливо и пока не осипнут. Вот и дядя Валя прикинулся капризным ребенком: растопырился, уперся задом в дверь и завизжал. Длинный визг, быстрый захлебывающийся вздох, снова сиплый визг.
Сперва невнятный, а потом я разобрал, что он что-то еще и говорить пытается, по кругу, типа: «Пусти, гад! Пусти, сказал! Пусти, гад!»
Пустить должен был прыщавый сержант. А он не пускал. Стоял весь оторопевший перед дядей Валей и продолжал придерживать его за вяло дергающийся на вдохе рукав. Видимо, дядька-маньяк хотел улизнуть под шумок, сержант заметил, цопнул его за руку, тот и завелся. И вроде по-настоящему. Даже гопы растерялись: торчали по сторонам и тупо смотрели на визжащего старика.
– Да что там у тебя? – раздраженно спросил Эдик, разворачиваясь.
И все началось одновременно.
Марат-абый до того водил головой, пытаясь найти на потолке источник вопля, а теперь рванул к Эдику.
Молча. Но милиционеры его услышали и повернулись. Первым Эдик, за ним прыщавый, который сказал затухающим тоном:
– Ну и что там у тебя, товарищ… интересуется…
Дядя Валя освободил рукав из полицейского захвата и ловко выдернул из кармана свой жуткий нож.
Пухлый гопник издал громкий звук, задвигаясь спиной к окну, а дохлый присел.
Прыщавый сержант, повесив руку за спиной, будто ожидая, что дядя Валя сам в нее вернется, крикнул Марат-абыю:
– Друг, на месте встал, проблемы сейчас будут!
А Эдик подобрался, готовясь ударить.
И ударил. Несильно, но звучно вытянул по мокрой спине, воскликнув одновременно со шлепком:
– Стой, на, я сказа-ал!
Марат-абый от удара даже не вздрогнул, а на голос все так же повел головой, сделал два боковых неровных шага, подныривая, как новичок в атаке, и вцепился зубами Эдику под левое плечо.
– Ай, – растерянно сказал Эдик, пытаясь отдернуться.
Блестящая куртка у него была толстой – сержанту, видать, совсем не было больно.
– Ты дернулся, что ли? Сядь щас! – заорал прыщавый, не трогаясь с места.
Он пытался правой рукой вытащить дубинку. А левой все ловил маньяка, который никак не мог распахнуть двери у себя за спиной и бился в них все сильнее. И ножом махал в такт.
Я хотел крикнуть уже, предупредить, но дохлый успел первым. Он не крикнул, он очень спокойно спросил:
– Дед, ты чего по беспределу?..
– Заткнись! – завизжал дядя Валя так, что прыщавый перестал мотать ладошкой за спиной, крутнулся, увидел нож, зашарил по поясу и вскричал, забирая голосом все выше:
– Так, нож положил, положил быстро, я сказал, Эдик, у этого точно нож!
Эдик ударил Марат-абыя дубинкой по голове, уже сильно, громко – раз и два, а тот и не пошевелился, только глазами вольно двигал. Эдик выкрикнул:
– Ща, с этим клоуном разберусь! Ты его-о-о-ой!
Марат-абый быстро расцепил пасть, выпрямился, схватил Эдика за руку и полу куртки, рванул руку вверх, а куртку вниз так, что куртка с треском разошлась, и серая форма под ней тоже – и вгрызся в дико неуместную здесь бледную подмышку.
Эдик взревел.
Дядя Валя тоже. Слепо рванул ручку за спиной и, визжа, заколотился в дверь.
– Молчи! Эдик, что? – спросил прыщавый, не оборачиваясь.
Он выдернул наконец дубинку, отвел ее в замахе и свободной рукой схватил дядю Валю за шиворот.
Дядя Валя, не отвлекаясь от двери и визга, ткнул ножом за спину.
Лезвие вонзилось прыщавому в район локтя и выскочило обратно. Даже не испачкавшись.
Прыщавый негромко и как-то жалобно сказал «а-а» и стукнул дядю Валю дубинкой по затылку. Несильно стукнул, но дядя Валя все равно с треском – кажется, зубовно-стекольным – упал на двери, так и не успевшие распахнуться, и начал сползать. Наконец-то молча.