Участковая, плутовка и девушка-генерал
Шрифт:
Меж тем, пройдя чуть больше пятнадцати метров, он снова остановился. Однако в настоящем случае им двигали совсем не трусливые либо тревожные помыслы, а гнусные и чуточку мстительные намеренья: он как раз достиг неказистого дощатого забора, огораживавшего территорию приусадебного участка, примыкавшего к простенькой избёнке, где на временное проживание изволила поселиться местная, поселковая участковая. Солёный всё ещё держал в руке опустошенную четверку, некогда содержавшую крепкое спиртное варево, и, отвратно хихикая, гнусаво высказывался: «А что, если я немного загажу огородец, прилегающий к домику «подлой ментёнки»? Думаю, для меня ничего существенно страшного не случится, а ей хотя и немного, но будет все-таки неприятно – а то, ишь-ты, взялась тут нами, «нормальными пацанами», командовать! – термин, несоразмерный возрасту, он применил в качестве причисления себя к лицам криминальной направленности. – На-ка, «мерзкая сучка», получи-ка от меня стеклянный подарочек; глядишь, разобьётся, а ты, пропалывая грядки, когда-нибудь об осколки, неудачливая, возьмешь и порежешься! – произнося отнюдь недоброжелательные
Осольцев много бы чего ещё высказал, направляя нелицеприятные выражения в адрес ненавистной хозяйки, в его понимании заработавшей столь неблагоприятный статус, единственное, по причине принадлежности к внутренним органам (хотя и в ходе служебной деятельности они уже тоже неоднократно пересекались), однако – вдруг! – сзади него почувствовалось нечто необъяснимое, ни на что не похожее: во-первых, безусловно, его настигло легкое холодное дуновение, враз заставившее на его неразумной головушке зашевелиться курчавые волосы, ну, а во-вторых, он услышал осторожный, скорее еле слышимый, звук, похожий на «хлюп, чвак, пшик – хлюп, чвак, пшик». Вмиг его кожа съежилась, словно кем-то была натянута! Ноги и руки задрожали, а «храбрый хмель» улетучился; он стоял ни жив и ни мертв, не смея поворотиться назад и ожидая самого худшего. Так прошла секунда, проследовала вторая, минула третья. Необъяснимые шумы становились всё ближе, делались чётче и нагнетали непобедимое чувство непомерного страха всё больше и больше; было понятно, что они приближаются именно к нему, и не виделось ни малейшего шанса, что они свернут куда-нибудь в сторону. Сложившаяся ситуация виделась патовой, и протрезвевшему Геннадию если чего и осталось, то просто-напросто покрепче закрыть остекленевшие преступные зенки и терпеливо дожидаться неотвратимой, неминуемой гибели. Так он, по сути, и сделал – теперь вот стоял, ошеломленный, не двигался с места, а только легонько подрагивал и готовился к непременной, самой скоротечной, развязке. Вместе с тем странные непонятности неожиданно прекратились, как бывает, когда, к примеру, грациозная пантера, подкравшись к выбранной жертве, изготавливается к последнему, роковому, прыжку. Именно о возможном возникновении чего-то подобного и подумал загулявший ночной бедолага, отправившийся на прогулку далеко не в урочное время; а еще ему пришло на ум: «А не покричать ли мне участковую? Наверное, она уже дома, обязательно меня услышит и, хочешь не хочешь, окажет мне надлежащую помощь, настолько в случившейся неординарной ситуации необходимую и в крайне запутанном случае надобную».
Осольцев совсем уже хотел было вскрикнуть; но тут… плеча его кто-то тихонько коснулся – легонько так, совсем ненавязчиво – а следом мелодичный голос, в основном нежный, но и с небольшим оттенком суровости, грубовато заметил:
– Геннадий Сергеевич, ты чего, «паршивка ты эдакая», битое стекло мне в участок закидываешь? Наверное, тебе, гражданин Осольцев сильно захотелось поучаствовать в общественно-полезных работах и навести на всей близлежащей территории – а заодно и возле моего служебного дома – идеальный порядок… так прикажешь тебя понимать?
«Хлюп, чвак, пшик – хлюп, чвак, пшик» негромко раздалось из резиновых сапог, обутых на прекрасные ножки, в тот момент, когда Шарагина стала обходить нерадивого злодея, застигнутого прямо при совершении постыдного, трусливого предприятия; нетрудно ее понять, что после неприятного случая, произошедшего в лесу, на ночной вызов она вышла в высокой обуви и плотных матерчатых брюках.
– Иду я, значит, по строгой служебной надобности, – продолжала объяснять категоричная полицейская, сжимая в левой руке рабочую папку, а правой поправляя вдруг съехавший локон, черный и непослушный, – и что же, спрашивается, я слышу? А слух мой острый улавливает одно невероятно неприятное обстоятельство, как будто какой-то зловредный негодник в моём огороде бессовестно разбивает стекло – ну, как, скажите на милость, было сразу же не вмешаться? Итак, уважаемый Геннадий Сергеевич, – говорила она зловредно и саркастически, – растолкуйте мне, пожалуйста, глупенькой: что я тебе настолько нехорошего сделала, что ты решил мне подкинуть «острую и многочисленную свинью»? Между прочим, грешным делом я подумала, что кто-то настолько обнаглел, что соизволил нахально пробраться в мои небольшие пенаты, в результате чего мне даже пришлось подкрадываться к собственному жилищу. Ну и! Я жду объяснительного ответа.
– Простите меня, товарищ участковая, – обращался пьяненький мужичок вежливо и почтительно; оно и неудивительно: восхитительная брюнетка уже успела «обрасти» определенным авторитетом, а если она находилась ещё и в так называемых «расстроенных чувствах», то по возможности с ней старались не связываться, – проклятый «зелёный змей» – негодник! – попутал, – в его изречении подобный термин понимался как состояние опьянения, – ничего не смог с собою поделать.
– То есть ты хочешь сказать, Осольцев, – даже в непроглядной темноте плотно сгустившейся майской ночи стало отчетливо видно, как грозно блеснули разгневанные карие глазки, – что кто-то другой, а не лично ты попытался сейчас морально меня «поиметь»?! По-твоему, что, получается,
– Хорошо-хорошо, – практически мгновенно согласился разнузданный гражданин, не раз успевший облегченно вздохнуть, что довольно легко и безобидно отделался (а ведь мог и в Райково, что за тридцать километров, «бесплатно» скататься), – А ты, Владислава, – заискивающе перешел он на панибратские нотки и указал вытянутой правой рукой вдоль направления, какое избрал себе в качестве дальнейшего продвижения, – случайно сейчас идешь не туда, – всё же легкая доля страха в его совсем несмелой душеньке так-таки ещё сохранялась.
– Нет, – твердо ответила бравая полицейская и кивнула черным прядями вправо, – мне необходимо попасть на улицу Завокзальная. Короче – как не скажет достопочтенный и уважаемый Палыч – пойду я, пожалуй, а не то и так изрядно с тобой здесь «подзадержалась», пока объясняла неразумному пьянице прописные, простейшие истины.
Едва закончив коротенький, но назидательный монолог, эффектная брюнетка обошла нашкодившего мужичка по левую руку (невольно ее тянуло поближе к дому), а затем невероятно твердой походкой направилась в необходимую сторону; как и раньше, при каждом её шаге, шаркая плотными брюками об мягкую резину красочных, разноцветных сапог, раздавался необычайный звук «Хлюп, чвак, пшик – хлюп, чвак, пшик», немногим ранее невероятно напугавший Осольцева. Тот в свою очередь выдохнул, но, единственное, теперь уже не настолько спокойно, как когда, скажем, понял, что ему посчастливилось благополучно отделаться от скорого полицейского прессинга, а наоборот уныло, тревожно, протяжно – и, легонько пошатываясь, вступил в непроглядную, кошмарную, казалось бы, несказанно опасную темноту.
***
Отойдя от Солёного, Шарагина целенаправленно выбрала заданное себе чуть ранее конкретное направление и грациозной походкой отправилась исполнять основные служебные обязанности, связанные (как ей передал дежурный по районному отделу) с недолгим оформлением якобы некриминального трупа и последующим направлением его на судебно-медицинское вскрытие. Вначале деятельная девушка следовала тем же самым путём, что некоторое время назад избрал для себя местный любитель крепкого самогона; но, миновав деревянное здание станции, свернула не влево (откуда он прибыл), а отправилась прямо. Она шустро пересекла железнодорожные пути, в упомянутой местности насчитывавшиеся в количестве трех, преодолела непродолжительное свободное пространство и подошла к бревенчатому, вполне добротному, дому, оказавшемуся ровно напротив.
Её уже ждали. Возле дощатой калитки, изготовленной со строго определёнными промежутками, одиноко стояла незнакомая женщина, выделявшаяся значительными внешними формами, но не считавшаяся полной, тем более ожиревшей. По сложившейся привычке, используя карманный фонарик, Владислава провела кратенький визуальный осмотр и сделала вполне осмысленное заключение, что та, по всей видимости, достигла сорокалетнего возраста, что она не выделяется высоким ростом и что внушительная фигура ее представляется немного зловещей. Изобразив на широком, круглом лице, неприятном и отчасти каким-то зверском, что-то наподобие дружелюбной улыбки, хозяйка назвалась Афанасьевой Маргаритой Ивановной и предложила прибывшей участковой проследовать внутрь, где, по ее словам, и находился скоропостижно почивший покойный. Заходя, наблюдательная брюнетка обратила особое внимание, как недобро блеснули у встречавшей женщины каре-голубые глаза, как посмотрели они настолько же отчужденно, насколько недоверчиво, злобно, враждебно и как маленький приплюснутый носик (возможно, вбитый когда-то в драке) неприветливо, зловредно наморщился. Волей-неволей по спине отважной, не трусливой в общем-то, девушки пробежал морозивший холодок, передававший неотвратное приближение неосознанного, зато и вездесущего страха. Однако с проявлением негативных, если не позорных эмоций, она справилась и быстренько, и решительно, а чтобы казаться бойчее, бодро определила:
– Показывайте: где находится умерший покойник? Он у Вас умер в доме… в кровати?
– Сейчас и сама всё увидишь, и сама обо всём узнаешь, – грубовато ответила подозрительная то ли домовладелица, то ли обыкновенная приживалка, зачем-то прихватывая в наружных сенцах тяжелый, заточенный остро топор.
Интуитивно Шарагина потянулась к форменной куртке, слегка ослабила запиравшую молнию, засунула правую руку за пазуху (в левой она держала служебную папку), расстегнула на оперативной кобуре предохранительную заклёпку (в повседневной службе она предпочитала использовать только такую: она и удобнее, и проще в использовании), потрогала теплую сталь оружия и, убедившись, что всё приведено в боевую готовность, недоверчиво обратилась: