Участковая, плутовка и девушка-генерал
Шрифт:
– Извините, а инструмент Вам, уважаемая гражданка, зачем?
– Мясо на поминки буду рубить, – говорила та размеренно и абсолютно спокойно, лишь зловещее сверкала каре-голубоватым блеском, – гостей будет много, продуктов потребуется просто немерено… а ты что, «дочка», боишься, что ли, чего?
– Нет! – почти крикнула ей в ответ Владислава, резко открыла входную дубовую дверь и тут же очутилась в помещениях обыденной сельской кухни, как правило, располагавшейся сразу при входе; конечно же, она страшно нервничала, но показывать испуганный вид – этого она допустить никак не могла.
Едва бесстрашная брюнетка оказалась внутри, ей стразу же стали более чем очевидны приготовления, осуществлённые не слишком дружелюбной Маргаритой Ивановной; с другой стороны, она никак не могла взять себе в толк: почему та осталась дожидаться сотрудников полиции, а загодя «не пустилась в предусмотрительные бега»? По мнению прагматичной красавицы, похожий подход оказался бы наиболее объяснимым – ведь,
Но необъяснимые мысли посещали дотошную сотрудницу спустя секунд двадцать, сейчас же она воочию лицезрела следы одновременно и коварного, и жестокого преступления. Нет, внутри дома не была ни единого намека хотя бы на капельку крови; да и внутренний порядок тоже был ничуть не нарушен; но вот мертвое тело… оно лежало на полуторной кровати, установленной справа при входе, а на шее у него наблюдалась характерная «странгуляционная борозда», отчетливо передававшая наступление умерщвления от механической асфиксии. Сверх увиденного доказательства несомненности насильственной смерти, пытливый взгляд придирчивой полицейской скользнул по остальному помещению кухни, а выделив в качестве основной обстановки: отопительную кирпичную печь, газовый котел, обеденный стол, посудный сервант – остановился на металлической, чугунной, батареи и зафиксировал на нём орудие жуткого, безжалостного убийства. Что же представилось невероятно критичному взору? На верхней трубе, крепившейся напрямую к обогревательному регистру, висела частичка обрезанного шпагата (тонкой бечёвки), словно бы специально оставленная как свидетельство беспощадного отнятия жизни. «Каким-то необъяснимым образом зловещей злодейке удалось подтащить покойного мужа – хотя почему именно мужа, может сожителя? – к отопительной системе, – рассуждала Шарагина в короткий промежуток, предоставленный ей для раздумий, – засунуть его голову в удушающую петлю, затем как следует – но, похоже, непродолжительно? – сверху надавить на грузное тело, – делала она описание лежавшего на последнем ложе пожилого мужчины, – и «адьюс»! – нужная цель оказалась достигнута».
Закончить мысль у любознательной красавицы в итоге так и не получилось: делая всецело оправданный вывод, краем пытливого глаза она обратила внимание, что правильный ход её логических размышлений стал понятен и для находившейся рядом подозрительной и нетерпеливой хозяйки, которая сделала резкий замах топором, по-видимому (хотя все-таки лучше сказать – несомненно) намереваясь опустить его на чернявую голову и по-свойски «поквитаться» с прибывшей на вызов полицейской красавицей. Побуждающие мотивы, что поселились в голове враждебной и мстительной женщины, навсегда останутся непонятными (как?! – спрашивается – каким образом? – она собиралась впоследствии избежать уголовной ответственности), да и путям-дорогам их вроде пересекаться раньше не приходилось… Однако, что бы там не представлялось и как бы в результате не думалось, опасность выглядела вполне реальной и действовать требовалось соответственно сложившимся вокруг критическим обстоятельствам. В принципе, к чему-то подобному Владислава была готова, поэтому, не переставая, держала правую руку за пазухой, прочно сжимая рукоятку спасительного оружия. Но! Как всегда бывает, в самый необходимый момент то ли табельный пистолет прочнее обычного засел в подмышечной кобуре, то ли стремительное нападение просто-напросто совершалось в высшей степени неожиданно, тем не менее одинокой полицейской, подвергшейся внезапной атаке, пришлось защищаться не с помощью огнестрельных средств боевого вооружения; нет… для первостепенной обороны она (как и некогда в Мосино) применила обыкновенную прямоугольную папку, внутри проложенную картоном и изрядно набитую служебной документацией.
Предпринятый маневр оказался удачен: подняв над головой письменные принадлежности, предприимчивая красавица парировала первый и основной удар, то есть она смогла уберечь бесподобную черноволосую голову от сокрушительного воздействия, неимоверного и опасного. Непрочная обшивка предательски затрещала, но в целом все-таки выдержала. Говоря же о бравой участковой, она хотя и смогла избежать прямого поражения от тяжёлого лезвия, но сам вероломный выпад представился настолько мощным, насколько она не смогла удержаться в положении равновесия, а теряя точку опоры, резко отлетела назад, прямо к отопительному регистру, рядом с которым крепился обрывок белёсого шпагата, подведшего доверчивому хозяину недружелюбного дома печальный итог. Требовалось что-то срочно предпринимать, ведь Афанасьева, выпучивая большие глазищи – то ли от необузданной ярости, то ли от накопившейся ненависти, то ли попросту в силу откровенной безжалостности одичалой, скверной натуры? – быстрой поступью двинулась дальше и приготовилась к трагической экзекуции. «Убью, «ментовскую суку»!» – в непередаваемом запале яростно кричала она.
Медлить было нельзя! Всеми силами бесстрашной души, а заодно и натренированных пальцев Шарагина пыталась извлечь наружу табельный пистолет; но либо она сильнее обычного нервничала, либо, и правда, в ее оперативной кобуре, удобно помещенной под мышкой, что-то внезапно заклинило – спасительному оружию доставаться никак не хотелось. В очередной раз пришлось надеяться на отменную, отличительную реакцию, наработанную в ходе неустанных и длительных тренировок: в роковой момент, когда стальное топорище в очередной раз опускалось на чернявую голову, увёртливая красавица одномоментно крутанулась всем восхитительным телом, переместилась на левую сторону, единовременно поджала под себя обе красивые ноги, а оказавшись с правого боку от разъяренной хозяйки, просто пышущей неописуемым гневом, чётко двинула ее стопами по пухленькой голени. Естественно, разгорячённая неприятельница, никак не ожидавшая коварнейшего подвоха, потеряла боевое преимущество и завалилась прямо на лежавшую на полу умелую участковую. Той бы немного посторониться, чтобы получить наиболее выгодную позицию, когда предполагаемые противники находятся рядом, однако узкое помещение кухни оказалось не очень большим, и оборонявшаяся девушка переместилась аккурат к подножию кровати, где «миролюбиво» возлежал теперь умерший покойный.
Так или иначе, две представительницы прекрасного пола – одна невероятно красивая, другая не менее злобная – сцепились в последней, решающей, битве. Они крутились на ограниченном пространстве, словно ужи, шипели друга на друга, подобно гадюкам, орали колкие грубости и явственные угрозы, хватались за волосы, раздергивали в стороны лохматые космы, но и не забывали наносить многочисленные тумаки, пускай и не слишком ощутимые, зато практически непрерывные. Наконец, наступила злосчастная кульминация: более физически развитая хозяйка очутилась сверху и сдавила (наверное, железные?) пальцы на хрупком горле поверженной жертвы. Казалось бы, всё – это конец! Побежденная брюнетка начала надсадно хрипеть, отчаянно задыхаться… Но, нет, похоже, искусная полицейская представлялась не так уж и сильно проста: она специально предоставила разъяренной сопернице (во время схватки ни много ни мало не думавшей) как бы полное преимущество, сама же в самый критичный момент полезла за пазуху и в конечном счёте, после стольких тягостных испытаний, извлекла наружу огнестрельное, боевое оружие.
Нет, она не стала стрелять, а ловким тычковым движением двинула «раздухарившейся вражине» дулом вниз широкого подбородка, снимания с нее необузданный признак явной агрессии и приводя развоевавшуюся хозяйку в состояние полной прострации. Когда ненавистное тело, вонявшее застарелым потом и безудержной яростью, безвольно обмякло, Шарагина брезгливо откинула его в правую сторону, затем, немного подрагивая от нервного возбуждения, проворно вскочила, как следует отряхнулась, зацепила на «неактивных запястьях» наручники, а затем, как оно и полагается, «отзвонилась» с докладом дежурному – при сложившихся обстоятельствах на место происшествия требовался выезд квалифицированной оперативно-следственной группы.
***
Едва ли Осольцев смог проделать больше пятнадцати метров; говоря точнее, он лишь немного удалился от «осквернённого дома», принадлежавшего напористой участковой, и приблизился к заброшенному зданию бывшего поселкового молокозавода, некогда снабжавшего населенные пункты, расположенные поблизости, молочной продукцией. В настоящее время всецело необходимое здание полностью пустовало, а полуразрушенным внешним видом навевало горьковатую тоску и сплошное уныние. Если вкратце остановиться на его основных характеристиках, то на ум приходит кирпичный каркас, исполненный в виде протянутой литеры «Г»; оконные проемы видятся пустыми – в них отсутствуют даже рамы; внутренние помещения выделяются обшарпанной облицовочной плиткой; окружающая территория в полной мере не огорожена, заросла кустарниковой растительностью и завалена отходами человеческой жизнедеятельности, или попросту отвратительно пахнувшим уличным мусором.
И снова у одинокого ночного путника «засвербило» под ложечкой, несильное тело охватилось неприятной нервозной дрожью, необъяснимой и жуткой, а мысли наполнились сверхъестественным страхом, холодившим душу и чрезвычайно морозившим легкие. Не находя объяснения столь странным явлениям, зловещим и жутким, Геннадий снова остановился и застыл на единственном месте, не смея пошевелиться; он стал внимательно вслушиваться и в окружающую природу, и в ближайшую обстановку.
Здесь стоит немного отвлечься и рассказать, что, кроме одного полуразвалившегося здания, поблизости присутствовало еще и другое – бывшая общепитовская столовая; она точно так же оставляла собой «желать лучшего» и выглядела если не чрезвычайно плачевно, то по крайней мере невероятно убого. В отличии от бывшего молокозавода, построенного из красного кирпича, строение общественного питания выдавало предрасположенность к использованию в своём возведении исключительно силикатных конструкций. С другой стороны, в той же самой мере, как и постройка рядом, тут можно было видеть полнейшее запустение, неприглядное отсутствие окон, дверей, хоть какого-то ограждения; зато вонючие, мусорные кучи находились не только снаружи, но отчетливо (причем в неимоверном количестве) отмечались еще и внутри. И вот как раз из загаженных помещений и слышались какие-то непонятные звуки, привлекшие внимание перетрусившего пропойцы и приведшие его к состоянию паническому, если не жизненно отреченному.