Учебник жизни для дураков
Шрифт:
Да еще эти его вонючие сигареты… На какие шиши этот Миша их покупал? Я не выдержал и спросил его напрямую: когда? Когда он отвалит? Он смотрел на меня безмятежно и не мигая.
— А тетя Маргарита сказала: я могу жить у вас сколько угодно.
Я протянул руку.
— Верни деньги.
Во мне так и бурлило негодование, я готов был немедленно сам поехать и взять ему билет.
— Тоже мне деньги, — отмахнулся он. Вечером произошло объяснение с Маргаритой.
— Да пусть мальчик живет. Чем он тебе мешает? — говорила она.
— То есть как это чем?
Я услышал в ее голосе так бесившие меня Мишины интонации:
— Тоже мне диссертация…
Моя семейная жизнь в общем-то удалась. Были, правда, отдельные несуразности… К примеру, буквально на следующий день после свадьбы, собираясь на службу, тесть не смог найти своей вставной челюсти. Долго ее искал, кричал на жену, заглядывал во все стаканы и кружки. Внизу его дожидалась машина. Тесть опаздывал на важное совещание. Потом обратили внимание: щенок, все утро носившийся по квартире, не кажет носа из-под дивана. Стали звать его. Выманивать угощением. Не вылезал. Начали подталкивать веником. Щенок зарычал. И осклабился. Тут все чуть не попадали: пасть так и сияла золотом. Как он сумел надеть протез на свои крохотные клыки — остается загадкой. Еще пару часов гонялись за ним по квартире, но изловили-таки, сняли челюсть. Неделю она отмокала в дезинфицирующих растворах.
Вечером, за чаем, впадая в лирическую задумчивость и глядя на дочь любящими глазами, моя теща порой изрекала:
— Не огорчайся, Маргарита… Если вдруг овдовеешь… Катеньку мы возьмем к себе. Ты еще сумеешь устроить свою жизнь…
Несколько раз я пропускал её обещания мимо ушей, но однажды не выдержал:
— Что вы такое говорите! Почему она должна овдоветь? Я не собираюсь умирать!
Теща обиделась:
— Да я же не сказала, что обязательно умрете… Я сказала: если вдруг умрете… Так вот, если такое случится, (Вы можете покидать этот мир абсолютно спокойно: о Кате мы позаботимся, Маргарита устроит свою судьбу…
Теща, как позже выяснилось, была провидицей.
Но нам-то с Маргаритой (и собакой) буквально с первых дней совместной жизни пришлось подыскивать отдельное от её родителей жилье.
До появления Кати мы регулярно посещали консерваторию.
Особенно нравился Маргарите молодой исполнитель, чьи длинные черные волосы доставали до плеч и блестели как лакированный рояль. Маргарита мечтала с ним познакомиться. Но робела подойти.
— Мне кажется, в детстве мы учились в одной музыкальной школе, — говорила она.
Это и дало мне повод к нему приблизиться. Я выяснил, что учиться вместе они никак не могли, потому что музыкант приехал из Саратова. Но он выказал желание познакомиться с моей женой. Я пригласил его в гости. Как была счастлива Маргарита! Так и порхала по квартире в тот день, когда он должен был появиться.
И он пришел, загадочно мерцая глазами. О чем они только не говорили в тот вечер! Я уходил из комнаты, чтобы им не мешать. Подогревал чай, приносил печенье. А потом пошел его проводить. Он навестил нас во второй раз, и в третий. Маргарита твердила: мы как-то должны ему помочь — он ведь ютится в общежитии, где ему плохо репетировать. Маргарита спросила, не буду ли я против, если он станет репетировать у нас. Я мялся. Ведь я работал. Часто ночами. Уставал. И тогда Маргарита обиделась на меня. И исчезла из дома.
Я не ожидал. Я не мог предположить такой твердости ее характера. Пытался увидеться с ней и объясниться.
Впрочем, через три месяца она вернулась. И плакала два дня, уткнувшись в подушку. По ее словам, я правильно сделал, что не пустил пианиста в дом.
— Может, и хорошо, что я не стала музыкантом, — говорила бедняжка, — если творчеством занимаются такие примитивные, грубые создания. Куплю вязальную машину, запрусь, чтоб никого не видеть, — твердила она.
А потом родилась Катя. Это нас с Маргаритой окончательно примирило, сблизило.
Можете, однако, представить: наглец-музыкант к нам являлся и требовал, чтобы ему показали ребенка. Маргарита не пустила его даже на порог. Она не желала видеть эту бездарь.
И вот опять наше семейное благополучие оказалось под угрозой. Этот Миша, племянник Маргариты, мог его нарушить. Ох, как же он действовал мне на нервы! Жил, ни о чем не задумываясь. Как живется. Как придется. Достаточно было взглянуть на его дефективную рожу, чтоб стало ясно: он и не способен задуматься. Я исходил бешенством из-за его тупости, а он оставался безмятежен. Такие, как он, всегда чувствуют себя в своей тарелке. Он словно бы олицетворял собой всю бессмыслицу окружающей жизни…
Но ведь это нормально, признайтесь, нормально, что преуспевает в жизни и науке балбес, который прогуливал лекции и не посещал семинары, остался неучем. Так ведь и должно быть, признайтесь, вас это нисколечко не удивляет?
Согласитесь, это же нормально — когда ПРИПЕВАЮЧИ ЖИВЕТ БОЛВАН И ТУПИЦА. Это — жизненное правило… Но я этого правила еще не знал. Мне лишь предстояло его открыть.
Стыдно за одного… Стыдно за другого… Надо искоренять в себе чувство стыда. Выкорчевывать его подчистую. Вам за них стыдно, а им за себя — ничуть. Миша врал, а краснел за него я. Он наглел, неловко делалось мне.
А ведь когда вам за кого-то стыдно, вы расходует свои душевные силы! Свои, а не чужие. С какой стати?
* СИЛЫ НУЖНО БЕРЕЧЬ! ДЛЯ ГУЛЯНОК И ЗАБАВ С ПОДРУЖКАМИ! ДЛЯ ДРУГИХ УДОВОЛЬСТВИЙ!
И еще — надеюсь, вы не забыли? РАВНОДУШИЕ ко всем и ко всему — ВОТ ЗАЛОГ СЧАСТЬЯ.
Мне надоело миндальничать. Схватив Мишу за шиворот, я потащил его в аэропорт. Сам купил билет, подвел гостя к стойке регистрации и дождался, пока он исчез за воротами выхода на посадку. Этим я не удовлетворился. Зная Мишин непоседливый нрав, разыскал комнату, где отдыхал перед полетом экипаж, и рассказал им историю о сбежавшем из дома мальчике, которого ждет не дождется соскучившаяся мать. Опыт вранья давался с трудом. Но, кажется, мне поверили. И обещали за юным пассажиром приглядеть.
Вечером Маргарита спросила меня, где Миша.
— Улетел, — ответил я. И не мог при этом сдержать радостной улыбки. А когда сели ужинать, раздухарился окончательно. — Что-то без него скучно…
Тут и раздался звонок в дверь. Улыбка сползла с моего лица. Я не ошибся. Это вернулся Миша. Вернулся, чтобы поселиться надолго.
Я жил, по капле выдавливая из себя раба. Такие, как Миша и Маркофьев, всегда, с самого рождения были свободны. В этом — отличие. В этом — их преимущество.