Учебники для волшебника
Шрифт:
Значит так. Начинаю.
С исчезнувшим я познакомился, когда он переехал в наш дом, не просто в дом, в соседнюю квартиру. В доме можно и двадцать лет прожить, не познакомиться. Корпус наш из тех что называют лежачей башней: полкилометра по фасаду, четырнадцать подъездов, девять этажей, на каждой площадке восемь квартир. Сколько это получится, сразу не сообразишь? Больше тысячи семей, да? Верно, припоминаю, что в дальнем подъезде тысячные номера. В деревне, вероятно, знал бы всех, хотя бы в лицо здоровался бы, там и живешь рядом, и работа общая. А в городе, сами понимаете, спустился утречком на лифте и бегом на метро, на другой конец города. У каждого своя работа, свои дела. Знаешь только свой коридорчик, четыре квартиры: № 441, 442, 443
Первая от двери- № 441- моя. Здесь я проживаю- Лихарев Павел Петрович, литератор, вдовец со взрослой дочкой. Таней зовут, студентка пятого курса, незамужняя, это все у вас записано. О Тане разговор еще будет, все началось с нее. Рядом с нами за стенкой в номере 442- инженер Уткин, Тимофей Никитич, с женой, тремя детьми и мамашей. Очень шумное семейство, и все в коридор выплескивается. И барахло у них в коридоре, и детишки на трехколесном гоняют, и мамаша в коридоре сидит, примечает, кто к кому идет, все ей нужно. Правда, сам Тимоша и виноват: вытесняет семью из квартиры. Не знаю уж, в каком ОКБ он служит инженером, но по призванию, от рождения он изобретатель. Комнаты у него увешаны проводами, заставлены моделями, на столах чертежи, под столом банки и ящики. Для домашних места нет в доме, волей-неволей выжимает их в коридор. В нашем отсеке всегда пахнет кислотой и жженой резиной, и два раза в неделю перегорают пробки или трубы лопаются. Но как-то зла мы на Тимошу не таим, Он сразу же является с извинениями, проводку чинит, лампочки заменяет, спрашивает, не надо ли что поправить заодно. Он талантливый человек, на все руки мастер. Все может: паять, строгать сверлить, полировать, рисовать даже. Тане моей он все рисунки делает и половину чертежей.
В номере 443 живет профессор, очень уважаемый человек, автор монографий и учебников. Но мы как-то с ним общаемся мало, он держится особняком. Однако в квартире я у него бывал и всякий раз по одному и тому же поводу. Дверь у него на сигнализации, и время от времени эта сигнализация срабатывает, просто так, для тренировки, а может быть, от скуки. Тогда приезжает милиция, квартиру вскрывают, а меня приглашают понятым. Так что побывал я внутри и знаю, что у профессора очень нарядно: обои пестрые, занавесочки пестрые, а на полках великое множество сувенирчиков из всех стран света. Даже лейтенант из милиции спросил меня однажды, много ли внуков у профессора, если игрушек целые шкафы.
И наконец, номер 444, что против моей квартиры. Раньше здесь жила Рая — продавщица из магазина «Фрукты — овощи», женщина со сложной семейной жизнью. Первый ее муж проворовался, за хищения был выгнан с работы, потом от большой страсти пырнул Раю ножом и получил за это четыре года. Тогда у Раи появился другой муж, тихонький, мягкий, только пил много, пропил у Раи шубу, обручальное кольцо и еще что-то. Когда же первого освободили досрочно, он потребовал жену обратно, подрался со вторым и, уходя с милицией, грозил убить обоих. Хотя второй муж тут же исчез из вежливости, Рая, перепуганная насмерть, решила бежать куда глаза глядят… и убежала из нашего района в центр, в Кривоколенный переулок, в коммунальную квартиру, где всегда народу много и убивать несподручно. А вместо нее в квартиру 444 вселился этот самый Михаил Михайлович Шестаков, о котором вы меня допрашиваете, солидный человек лет шестидесяти, бледный, болезненный с виду, с короткой седой щетиной, какая вырастает у обритых наголо в больнице, и со своеобразным шрамом на лбу, треугольным, будто кусок кости у него выпилили.
Познакомились, представились друг другу: «Павел Петрович — литератор», «Михаил Михайлович- инженер-сантехник». С той поры пошло: «Здрасте-здрасте», вот и весь разговор. Живем рядом, друг другу не мешаем и довольны. Дальше бы так жили, если бы не Таня.
Вы уже записали, что дочка моя студентка пятого курса, возраст 24 года, учится в химико-технологическом. Хорошая девочка, старательная, круглая отличница (только черчение ей не дается). И тихая, и домовитая,
Конечно, подарок поручают найти мне, потому что дочь студентка, ей некогда, а папа — литератор, у него день не нормированный, может с утра и по магазинам побегать, а рабочие часы ночью добрать, разочек и до утра посидеть. Выбираюсь я, скрепя сердце и такое везенье: за углом в фирменном магазине «Фарфор — хрусталь» стоит на прилавке гжель — великолепнейшая фигурка: рыбачка с осетром на руках возле бочки для икры. Ну, знаете, гжельский стиль: скульптура задорной шутки. Еще побегал я по друзьям, повыпросил баночки икры, у кого хранились в холодильнике к празднику. Удалось наполнить боченочек.
Подошел вечер. Дочь одета, ждет, когда за ней на машине заедут, прихорашивается в передней перед зеркалом, пончо накидывает так и этак, не толстит ли? Гжель стоит наготове. И тут Таня моя поворачивается спиной к зеркалу, взмах пончо… и статуэтка на полу. Где рука, где хвост осетра, где нос? Все вдребезги, мелкие осколки смешаны с икрой.
Таня в истерике, рыдает. На меня накинулась, конечно: «Зачем тут стоишь, повернуться невозможно!» Слезы текут, на щеках черные струйки. В голос кричит: «Не судьба, не судьба, не будет мне в жизни счастья!» Ну и что тут сделаешь поистине? Другой подарок искать? Но ведь гжель обещана- демонстрация художественного вкуса. А машина уже в пути, звонили, сейчас заедут, не будут же Таню дожидаться. Идти в гости объяснять, что подарок в другой раз будет, раскокали, растяпы? Объявлять, что ты растяпа при первом знакомстве с женихом?
— Не судьба, не судьба!
Нет, это я по существу говорю, товарищ следователь… ну, хорошо, гражданин, гражданин, если вам хочется быть гражданином… существо говорю, это все имеет прямое отношение к делу.
Значит, дочка рыдает, я лепечу что-то утешительно-невразумительное, она на меня кричит, что я ерунду говорю, ерунду. А на кого же кричать, как не на отца, кто еще терпеть будет? И в этот момент осторожный звоночек в дверь, вежливенький такой.
— Ну кто там, кого еще несет? Ах это вы, Михаил Михайлович? Здрасте, Михал Михалыч, заходите, пожалуйста.
— Извините, извините тысячу раз за неуместное вторжение, но я услышал плач. У вас горе? Может быть, я помочь могу?
Я развел руками, головой показал на осколки. Как тут помочь?
Он подумал секунды две, потом сказал тихонечко, деловитым таким тоном:
— Это, вероятно, поправимо. Дайте мне совок, будьте добры. И пылесос хорошо бы. У вас есть пылесос, конечно?
Сгреб осколки, ссыпал в нашу корзинку, пыль и икру всосал пылесосом, подхватил аппарат и к себе понес.
— Три минуты подождите, пожалуйста. Быстрее я не управлюсь. Мы с дочкой переглянулись, она даже плакать перестала.
— Что это значит, папа?
Ждем три минуты, недоумевая, друг на друга смотрим. Слышим, стукнула дверь напротив, прошаркали шаги по коридору, и снова звоночек. Вот он — наш сосед, Михаил Михайлович, а в руках у него гжель — целехонькая: грудастая рыбачка, осетр с ухмылкой и полная бочка красной икры, крупная, как горох, и чистенькая, икринка к икринке.
— Как это? — выдохнул я. — Откуда? Ну, чудо!
А Таня руки к груди приложила:
— Ну, спасибо, ну, спасибо! Вы, наверное, пришелец, да?