Ученица чародея
Шрифт:
Он расхохотался и отвел руку с куском солонины ото рта.
– Я и не искал. Скучно же было, говорю, как на именинах у столетней монашки. Вот и отправился вечером в ресторацию. Уж очень хотелось кому-нибудь намять бока. Черт побери, виданное ли это дело – шпагу из ножен три дня не вынимать! Так и самому недолго в монашку превратиться. Смотрю, Марешаль с приятелями. Весь стол бутылками заставлен, а старина Живаз новые подносить не успевает. Я присел неподалеку и не успел даже пригубить Бургундского, как купчишка вдруг подскочил со стеклянными глазами и, словно солдафон, которому вставили копье в… извини, не для твоих ушей… и зашагал прочь из ресторации.
Этьен веселился и махал руками, а мне опять стало нестерпимо стыдно за то, что привязала Огюстена. Но ведь я не хотела, я не специально. И отвязать пыталась. А, выходит, жизнь ему испортила… На сердце стало тяжко. «А жив ли он еще?! Какой грех на себя беру! Прости меня, Господи, освободи Огюстена Марешаля от моих треклятых чар! Пожалуйста! Заклинаю…»
– Он за город. И я, – со смехом продолжал Этьен. – Он в лес. И я. Даже таиться перестал. Марешаль все равно был, что глух, что нем. Уж не знаю, что ты там делаешь…
– Ничего не делаю, – буркнула я. – Подумала только один раз. Или два.
– Сильна, – присвистнул Этьен. – Обо мне не думай, договорились?
– У меня других мыслей полна голова.
– Черт побери, никому не сравниться с чурбаном Марешалем, да? Тебе его рост нравится? Или глаза стеклянные? А, знаешь, он еще мычит, когда недоволен. Божественные звуки! Серенада вечной любви!
– Хватит! А потом что было? – не в силах больше слушать насмешек перебила я.
– Темно совсем стало, а Марешаль идет. Думаю, вот черт полоумный! Надо ему ветку сухую прицепить к поясу и поджечь, а то ни зги не видно уже. А он идет. Даже волк от него шарахнулся. И вдруг Марешаль застыл, присел на лужайке, к дереву прислонился. Надо же – смотрю, заснул. Я почертыхался, походил вокруг него, в ухо рявкнул, палкой потыкал, а он только храпит на весь лес, каналья! Пришлось костер разжечь и сесть напротив. А когда рассвело, Марешаль снова вскочил и полковым маршем помчался по оврагам. Словно ни тропы, ни дороги рядом. Явился к замку и ревет, как медведь: «Мадемуазель Абели! Я к мадемуазель Абели!» – скорчил гримасу идиота Этьен. – Гвардейцы на него собак натравить хотели, но мастифам, увы, не повезло. Он их, как кошек пачками за шкирку и об стену. Плечом пушку подтолкнул и на стражу бросил. Ядра ногой покатил. Я бы еще понаблюдал, как он глумится над королевской гвардией, – хмыкнул Этьен, – но заглянул за угол и увидел, что одна юная особа развешивает на флагштоке свое белье. Это представление показалось мне более занимательным. Потому от Марешаля пришлось отвлечься. Дальше ты все знаешь.
– Врун, – подытожила я.
– Я?! – взвился Этьен.
– Походная сумка с едой, полная фляга, дорожный костюм вместо бархатных штанов. Все тоже от скуки? – ехидно поинтересовалась я. – А конь с вами вместе выпивал в ресторации? Вы ведь его, выходит, даже не отвязывали. Любопытно, что коням наливают? Сидр из овса? Или кальвадос из соломы?
Этьен прищурился и хмыкнул:
– Ну ты же в меня влюбилась. Я и решил рвануть из дому. Боялся, на шею кидаться начнешь. Знаю я вас, влюбленных барышень.
Я вскочила в негодовании.
– Это уже сверх всякой меры, мсьё! Вы хам, наглец и невежа! Вас никогда не воспитывали и, вообще, за триста лье нельзя подпускать к приличным людям!
– Что
Я резко обернулась. Из дальнего хода выглядывала древняя старуха в выцветшем платье цвета киновари, в сером от времени чепце и переднике, что был белым лет сто назад. Самой старухе тоже, наверное, было лет сто. Ее желтое лицо, сморщенное, словно надкушенное яблоко, забытое на зиму в чулане, было серьезным.
Этьен подскочил и отряхнулся.
– Добрый вечер, мадам.
– Добрый, добрый, внучек. А я все ждала, когда же ты привезешь мне ее, голубку нашу. Не забыл об обещании, моншер, не забыл.
Глава 21
Я посмотрела в недоумении на Этьена. У того на лице отразилось ошеломление, которое скоро сменилось покорным благоговением – таким, какое можно увидеть у распевающего срамные песни служки при внезапном появлении архиепископа. Ого! Этьен растерялся?
– Мадам, это Абели Тома, – представил он и закашлялся.
О, хвала тебе, святая Клотильда, он все-таки запомнил мое имя! Но кто же это передо мной? Неужели Этьен побаивается ее? Почему он медлит, в конце концов?
– Не волнуйся, Абели, – проскрипела старуха и улыбнулась беззубым ртом, – я тебя не обижу. Зови меня мадам Тэйра. Иди сюда.
Она поманила меня коричневой, будто высохший сучок абрикосового дерева, рукой. И я подошла к ней, отмечая, что, пожалуй, это первый человек за последний месяц, у кого я не обнаружила цветного облака над головой. Я уже и отучилась видеть просто – так, как видела все свои семнадцать лет. Вторая странность – у старухи ничего не болело. Надо же – дожить здоровой до таких лет!
Бабулька почти невесомо взяла меня за руку. И я тотчас почувствовала легкость и успокоение, словно маленькая девочка, что разбила нос и наревелась вдоволь, а потом ее взяла на руки мама. Мадам Тэйра кивнула на черный лаз и чуть потянула меня за собой.
Этьен рванулся за нами, но она остановила его взглядом.
– Войдешь, если позову. Сторожи.
И он послушался. Шагнул в сторону, почтительно склонив голову. А я поняла, что не знаю о нем и той малой толики, которая казалась мне ясной, как Божий день.
Словно зачарованная, я пошла вслед за старухой, но, не пройдя и пары метров по темному коридору, внезапно очнулась. Куда меня ведут? И что задумала эта старушенция? А я что же, опять, как овца на заклание? Зачем я иду? Ведь один вид ее морщин вызывает у меня оторопь! Я оглянулась. Этьена не было видно. Трус и предатель! Ну, уж нет! Хватит с меня сюрпризов! Если его отец хотел превратить меня в сточную канаву для короля, то сын… О, нет! Возможно, эта старуха высосет мою молодость? Или кровь? Или и то, и другое разом. Но точно ничего хорошего она не затеяла! Никто мне не делает ничего хорошего! И вряд ли станет. Всем что-то нужно!
Я выдернула руку из сухоньких пальцев и твердо сказала:
– Простите, но при всем уважении к вашим преклонным годам, я никуда с вами не пойду!
– Что есть года? Пыль, – проскрипела она. – Боишься моей старости, дитя? Думаешь, я заберу твою юность? Хе-хе…
Мне стало неловко и сумрачно от того, что она услышала мои мысли, но я не успела и подумать, как старуха со вспышкой исчезла в туманной дымке. Ахнув, я раскрыла рот, и из мерцающего серебристого облака мне навстречу выступила статная женщина в красном платье старинного кроя. Она была красива и кого-то мне смутно напоминала. Хм, кого?