Ученица чародея
Шрифт:
– Угу, лежала бы в гробу, – хмыкнула я. – В уютном, еловом. И держала бы свечку. Скажите честно, мадам, вы бы всплакнули обо мне?
– Ах, детка… ну что ты говоришь? Я понимаю, ты расстроена, ты испугалась. Но я позабочусь о тебе, Абели. Ничего дурного с тобой больше не случится. Но сначала… сначала ты должна это исправить! – сказала она, снова тыча пальцем в синяк.
Надо же, как ее заботит жалкий фингал. Он, конечно, болел. И я это чувствовала. Представляю, как мадам мучилась из-за своих язвочек. Вот говорило мне привидение – притворись, что не можешь… Почему я не слушаю добрых советов? Жаль, сейчас и послушать некого, только если привидение в поздний след, тем более что смеяться я устала, даже щеки свело. Поэтому я сделала страдающее лицо, будто вняла уговорам и решилась говорить с графиней искренне.
– Увы, мадам, – с сожалением сказала я, – даже если бы я и хотела, мне не поднять рук в кандалах – они такие тяжелые. Хотите, станьте передо мной на колени, и я посмотрю, что можно сделать. – «К примеру, поставить второй синяк, ударив нечаянно железным браслетом», – мысленно добавила я и продолжила голосом невинной овечки: – Только не уверена, что у меня что-то получится. Силы почти оставили меня. Со вчерашнего дня я ничего не ела. И опять же эти кандалы… Боюсь, что в таком состоянии я буду для вас бесполезна.
Графиня призадумалась. Все-таки лицом своим она дорожила – вряд ли король жалует опухших блудниц, ведь у него, похоже, и неопухших целый замок. Но мадам, покусывая мизинец, похоже, обдумывала, не опасна ли затея. Наконец, она развернулась, взметнув юбками, и направилась к двери.
Я лишь вздохнула. Увы мне, она не поверила. И теперь о фазанах на завтрак и о свободе от кандалов придется только мечтать. А кожа под железом уже покраснела и начала саднить. Отчего-то мне вспомнился папа, худой, высокий, с благородным орлиным носом, – в Бастилии ему, наверное, тоже приходится не сладко, если он еще жив. В народе говорили, что в королевской тюрьме заключенным вместо кровати кидают охапку соломы, а самых неугодных держат в цепях. Мне стало так жалко папа, что я всхлипнула и сразу простила ему то, что он меня бросил. Наверняка он не посещал меня в монастыре по какой-нибудь веской причине, ведь он – настоящий бунтовщик! Хотя я не знаю, за что он боролся… Но, наверное, сидеть в кандалах за правду не так обидно, как из-за глупости. Главной моей глупостью было приехать к лекарю-чернокнижнику. Будто не могла перетерпеть грудную жабу соседки и ломоту в спине у дядюшки. И тут же я вспомнила маман, не меньшую блудницу, чем графиня де Веруа, и насупилась: вот на кого стоило злиться! Я даже ради фазана не сделаю таким женщинам добра!
Дверь распахнулась, и в комнату вошли три служанки с круглыми подносами. За ними плелся злой, как разбуженный зимой медведь, де Моле. А это еще что за парад? Последней показалась графиня.
Она повелительно рявкнула на охранника, и он с таким видом, будто его заставили стать на колени перед нищим, нагнулся и освободил меня от оков. О, Боже! Какое это было счастье! Я встряхнула несколько раз онемевшими запястьями и щиколотками, и принялась потирать кисти. Воистину, если не побываешь в оковах, не узнаешь, как хороша свобода. Даже настолько условная.
– Вы можете караулить за дверью, – сказала графиня. – Девочке все равно никуда не убежать – под окнами стража, у дверей вы. А если она не отдохнет и не выполнит то, ради чего ее сюда привезли, здесь всем не сносить головы! Лекарь…
Будто по мановению волшебной палочки в дверях черной тенью материализовался мсьё Годфруа. Служанки опасливо переглянулись.
– Заговори о волке, тут же увидишь его хвост, – проворчал де Моле.
Мсьё Годфруа прокашлялся.
– Его Величество велел навестить мадемуазель. А что тут, собственно происходит?
– Я пеклась о том, чтобы с девочки сняли кандалы и позволили прийти в себя… Ради здоровья короля.
Я едва сдержалась, чтобы не прыснуть снова, и издала звук, похожий на выхлоп в печной трубе, когда трубочист выбивает пробку.
– Угу, – кивнул лекарь и внимательно взглянул на мою нетрезвую физиономию. – Как я посмотрю, мсьё де Моле, вы мое указание выполнили, и мадемуазель с утра пила только вино?
– Я выполнил указание короля, а не ваше! – рыкнул в ответ де Моле.
О, святая Бландина, похоже, не только мне хочется выдрать лекарю усы. Я не смогла скрыть радости, и весёлые разноцветные змейки опять запрыгали в животе, заставляя меня икать.
Лекарь подошел ко мне, и пришлось сдержаться, чтобы не выпустить наружу змейку, которая так и норовила выпрыгнуть из груди. Велик был соблазн устроить веселье, но ведь тогда меня снова закуют и не дадут того, чем так вкусно пахло на подносах. Чернокнижник скользнул по мне взглядом и остановился как раз на том месте, где нетерпеливо ерзала змейка, желая повиснуть на его усах. Черт! Он всё видит?!
– Графиня, не могли бы вы проявить любезность и отправить в коридор ваших очаровательных служанок, а также позволить нам с Абели поговорить наедине? – задушевно сказал лекарь.
– Лишь ради уважения к вам, – мадам де Веруа щелкнула пальцами, и девушки поспешно удалились. Она пошла за ними.
– А вы, де Моле? – попросил мсьё Годфруа. – Это не займёт много времени. Мне нужно передать мадемуазель требование короля.
В ответ стражник лишь взревел, как дикий буйвол, и, впечатывая каблуки сапог в паркетный пол, понесся прочь.
«Ну, вот, – совсем опечалилась я. – Сейчас опять заставят пить бочку вина и не дадут ничем закусить. Я тогда точно умру не от лечения вонючей неаполитанки, а от бульканья в животе и вращающихся кроватей. Ненавижу. Ненавижу вас всех».
Лекарь плотно закрыл дверь и улыбнулся, опять напомнив мне урчащего от удовольствия кота на барской кухне.
– Абели, ты можешь отдыхать и ничего не бояться, – вкрадчиво произнес мсьё Годфруа, – но вечером ты примешь Его Величество и поможешь ему… – он осекся, метнув взгляд на дверь, – поможешь почувствовать себя лучше. Ты знаешь, как это сделать.
Он подошел ко мне и полушепотом добавил:
– Я знаю, тебе было очень плохо, когда ты исцелила графиню.
– Я умирала, если вы не заметили.
Он сделал недоверчивую гримасу и нравоучительным тоном проговорил:
– Абели Мадлен, ты не умирала, поверь мне. Не знаю, кто и зачем тебе внушил такую мысль…
– Я это сама почувствовала. И вам верить мне не с руки.
– Тебе просто было плохо. Сколько было у меня пациентов, которых мучили жар и боли, которые стонали, что умирают, и вызывали исповедника, а через неделю радостно плясали на празднике. Просто ты, как и они, из людей впечатлительных.
– Я вам не верю!
Мсьё Годфруа невероятно меня раздражал, и от его тихих уговоров становилось невыносимо. Казалось, окружающее его душное бурое облако и он сам наполняли собой всё пространство комнаты так, что и мне не хватало места. Мсьё Годфруа прищурился.