Ученик еретика
Шрифт:
Каноник вздрогнул и выпрямился, будто вырос на полголовы, так иногда свеча неожиданно выбрасывает пламя.
— Да знаешь ли ты, глупая легковерная душа, что Пьера Абеляра дважды осуждали как еретика! Много лет назад его писания о Святой Троице были сожжены, а сам автор посажен в тюрьму. А три года назад Сансский собор снова обвинил Абеляра в ереси и приговорил его труды к сожжению, а самого сочинителя к пожизненному заключению.
Однако аббат Радульфус, как оказалось, знал об этом деле куда лучше каноника Герберта, хоть и вел себя менее шумно.
— Обвинение
Герберт проявил неосторожность, и ответ его был скоропалителен.
— На мой взгляд, Абеляр не заслужил помилования. Не следовало отменять приговор.
— Приговор был отменен Святейшим Папой, — мягко напомнил аббат, — который не может заблуждаться.
Вряд ли Радульфус намеревался уязвить Герберта, однако сказано сие было не без ехидцы.
— То же можно сказать и о приговоре. — еще более опрометчиво заявил Герберт. — Его Святейшеству представили неверные сведения, и потому он отменил приговор. Он вынес это непогрешимое суждение на основании сведений, ему данных.
Илэйв сверкнул глазами и проговорил будто про себя, но так, чтобы все услышали:
— По определению, что та же самая вещь не может быть своей противоположностью, мы заключаем: одно из суждений ошибочно. Но ошибочным может оказаться как первое, так и второе суждение.
«И кто бы посмел сказать, — с удовлетворением заметил Кадфаэль, — что этому юноше не понятны философские доводы! Паренек не упустил ни единого слова из бесед, которые ему довелось слышать на пути в Иерусалим! И знает он гораздо больше, чем о том заявляет. Хоть на миг, но парень заставил Герберта покраснеть и умолкнуть».
Но этого мгновения оказалось достаточно для аббата. Разговор принимал опасный оборот, и Радульфус решительно пресек его.
— Его Святейшество Папа наделен огромной властью. Его непогрешимая воля может равно и осудить, и даровать прощение. Я тут не вижу никаких противоречий. Каких бы взглядов ни придерживался Уильям Литвуд семь лет назад, умер он паломником, в состоянии благодати, исповедавшись и получив отпущение грехов. Я не вижу препятствий для похорон Уильяма Литвуд а в стенах монастыря. Его желание покоиться на монастырском кладбище будет удовлетворено.
Глава третья
Направляясь после обеда к своим травяным грядкам, Кадфаэль встретил во дворе Илэйва. Юноша как раз спускался по ступенькам странноприимного дома, сияя, будто только что отполированный и наточенный, предназначенный для тонкой работы инструмент. Илэйв был все еще возбужден и готов к отпору: уж слишком много препятствий пришлось ему преодолеть, доставляя гроб с телом хозяина к желанному месту упокоения. Лицо Илэйва еще сохраняло выражение непримиримости, и прямой острый нос, казалось, был нацелен на невидимого врага.
— Ты, того и гляди, укусишь! — улыбнулся Кадфаэль, подходя поближе к юноше.
Илэйв растерянно взглянул на него, не зная, как отвечать: от самого безобидного человека порой можно ожидать неприятностей. Наконец юноша улыбнулся,
— Только не тебя, брат! Да, пришлось показать клыки, но ведь меня к этому принудили.
— Аббат наш стоит за тебя горой, и твоя просьба удовлетворена. Но уж ты старайся помалкивать, пока тот чужак не уедет. Молчание — лучший способ избегнуть опрометчивых слов. А еще лучше соглашаться со всем, что бы ни изрекли прелаты. Но это, похоже, не для тебя.
— Я словно бы пробираюсь по лесу, где за каждым кустом — вражеский лучник, — признался Илэйв. И добавил доверительно: — Ты рассуждаешь не как обыкновенной монах.
— Обыкновенных монахов ты здесь и не найдешь. Я вот что еще скажу тебе: слушая пространные рассуждения богословов, я думаю о том, что Бог говорит с нами на всех языках и любое слово, обращенное к Нему или сказанное о Нем, не нуждается в толковании. И если слово это идет от сердца, не надо никаких оправданий. Как твоя рука? Нет воспаления?
Илэйв переложил шкатулку в другую руку и показал заживающий рубец на ладони, еще слегка припухший и розовый вокруг белых шрамиков.
— Пойдем ко мне в сарайчик, если ты не слишком спешишь, — предложил Кадфаэль. — И я опять сделаю перевязку. После этого считай, что ты здоров. — Кадфаэль взглянул на шкатулку, которую юноша держал под мышкой. — У тебя дела в городе? Не к родственникам ли Уильяма ты собрался идти?
— Да, надо сообщить им о назначенных на завтра похоронах, — сказал Илэйв. — Родные обязательно придут. Они очень дружные люди, меж ними никогда не было раздоров. Супруга Жерара, его племянника, обихаживает всю семью. Я должен пойти и уведомить их обо всем. Но спешить некуда: уж если я пойду, то пробуду там до вечера.
Дружески беседуя, Илэйв и Кадфаэль прошли через двор, миновали обнесенный густой изгородью сад с цветущими розами. Вскоре они достигли огорода, где запах нагретых солнцем трав окружил их благоухающим облаком. Они шагали по дорожке из гравия меж гряд, от которых волной поднимались сладостные ароматы.
— Стыдно сидеть в доме, когда такая дивная погода! — сказал Кадфаэль. — Побудь здесь, на солнышке, а я сейчас вынесу настой.
Илэйв охотно сел на скамью под северной стеной, подняв лицо к солнцу и поставив рядом с собой шкатулку. Кадфаэль с интересом взглянул на нее, но ничего не сказал, он вынес лекарство и обработал рану.
— Рубец почти зажил, скоро ты о нем совсем позабудешь. У молодых раны быстро затягиваются. Путешествуя, ты подвергался куда большим опасностям, чем у нас, в Шрусбери.
Кадфаэль закупорил склянку и сел рядом с гостем.
— Они, наверное, еще и не знают, что их дядюшка умер.
— Нет, пока не знают. Вчера у меня было много хлопот с телом хозяина, а утром вышла задержка из-за споров на капитуле. А вы знаете его племянников? Жерар разводит овец и торгует шерстью. Местным крестьянам он помогает сбыть шерсть, скупая ее по выгодной для них цене. Джеван еще при Уильяме занимался изготовлением пергамента. Но с тех пор прошло столько лет! Все могло перемениться.