Ученик колдуна
Шрифт:
– За что?
– Я был не прав сегодня.
Я принялся аккуратно сливать кровь из старой фляги в новую.
– Что же привело тебя к такому выводу?
– Да я… – Нардис вдруг взъерошил волосы на макушке, а потом с досадой махнул рукой. – Саан, все так сложно! Но ты настолько похож на обычного пацана, что иногда я забываю, что на самом деле ты…
– Не человек?
– Не знаю, – признался парень. – Из-за проклятия ты выглядишь совсем не так, как должен в свои годы. При этом ты не ешь. Не спишь. Почти не дышишь… В общем, я зря на
Я кивнул и, выкинув пустую флягу, так же аккуратно завинтил крышку на подарке Арриолы.
– Забывчивость – одно из свойств человеческой натуры. Но сам факт того, что ты начал сомневаться, меня, можно сказать, радует.
– Почему?
– Потому что это означает, что я на правильном пути. Если у меня получается достоверно изображать эмоции, то рано или поздно они, наверное, вернутся.
Нардис вдруг вскинул голову и пристально на меня взглянул:
– Скажи, каково это – ничего не чувствовать? Жить, не ощущая вкуса самой жизни? Говорить только то, что думаешь. Не врать. Не бояться. Не переживать по пустякам.
Я повесил флягу обратно на пояс.
– Удобно. Просто. Понятно.
– Тогда зачем ты пытаешься вернуться к себе прежнему?
– Затем, что хочу понять, кто я. И почему стал таким, как сейчас.
– А у тебя хоть какие-то подвижки есть? – недоверчиво спросил мой компаньон. – Ну, за то время, что мы знакомы? Ты хотя бы иногда ощущаешь себя живым?
– Почему ты спрашиваешь?
– Ты так хорошо научился нам подражать, что я уже не понимаю, где ты искренен, а где твоя улыбка означает лишь то, что ты пытаешься вести себя как положено в обществе.
Я пожал плечами.
После смерти Кариура я не стал спешить и не сунулся к людям сразу. Сначала наблюдал за ними издалека. Ходил от деревни к деревне. Присматривался. Прислушивался. Изучал. Делал выводы. Затем приобрел компаньона, ставшего для меня отличным наглядным пособием. И только убедившись, что научился достоверно ему подражать, решил приступить к следующей фазе плана.
– Вильгельм? – настороженно переспросил Нардис, когда не услышал ответа.
Я встряхнулся.
– Не все так плохо. К примеру, я уже знаю, что такое сомнение, неудовольствие и досада.
– Только это?
– Отрицательные эмоции почему-то вспоминаются легче, – был вынужден признать я. – Но мне также знакомо и ощущение удовлетворения. Какая-никакая, но все-таки радость. Порой мне даже бывает забавно. Интересно. Однако в остальном я пока не уверен.
– Раньше тоже так было?
– Раньше я мог спокойно препарировать человека, чтобы узнать, как он устроен внутри. А сейчас меня раздражают чужие крики, поэтому если вдруг снова придется это делать, то я предпочел бы сперва заклеить испытуемому рот.
– Эм. И много ты… препарировал? – странным голосом уточил мой помощник.
– Достаточно, чтобы знать, как, куда и с какой силой нужно ударить, чтобы обездвижить, искалечить или мгновенно убить любое живое существо.
– А…
– И неживое тоже.
Нардис воззрился на меня с откровенным недоверием:
– То есть ты и с нежитью не боишься экспериментировать?
– Я вообще ничего не боюсь, – напомнил ему я. – Не научился еще. Но в какой-то мере понимаю причину твоей сегодняшней вспышки, поэтому зла не держу.
– Ты не умеешь злиться, – не преминул напомнить этот упрямец. – И ярость тебе неведома. И обида. И вообще, я столько времени пытаюсь тебя достать, что уже становится неприличным с твоей стороны никак на это не реагировать!
Я изучающе на него посмотрел:
– Зачем ты пытаешься меня достать?
– Как зачем? – изумился Нардис. – Ты же сам сказал, что для снятия проклятия тебе нужно научиться чувствовать! Ну, вот я и учу! Правда, пока безуспешно.
– Так ты что, эксперименты на мне ставишь?
– А то, – осклабился этот поганец, мелкими шажками отступая к выходу. – Ты ведь на мне ставишь, не стесняешься. Чем я хуже? Да и кто, кроме меня, тебе поможет? Вот я и стараюсь. Изо всех своих невеликих сил. Надеюсь, ты оценил?
– А ну, стоять! – скомандовал я, одновременно пытаясь понять, что за эмоцию ненароком разбудил во мне этот балбес.
Но Нардис, как чуял неладное, стрелой выскочил в коридор и уже по пути на второй этаж радостно прокричал:
– Прости, не расслышал, что ты сказал!
То есть он не только нагло врет, но еще и издевается?
Я пнул стоящий под столом мешок с костями.
– Проснись!
А когда с пола поднялась целехонькая и радостно скалящаяся гончая, так же коротко велел ей:
– Фас.
Раздавшиеся вскоре негодующие крики, перемежаемые сочными ругательствами и проклятиями в мой адрес, я проигнорировал. А вот неожиданно проклюнувшуюся эмоцию, напротив, постарался сохранить и как можно внимательнее рассмотреть.
Это была не обида, не досада, определенно не злость, а что-то вроде раздражения… Но немного не такое, как раньше. Вернее, не так. Раздражение все-таки присутствовало, однако оно было не само по себе, а словно бы с какой-то примесью. Частичка удивления. Частичка недоумения. Недоверия. И, наверное, сла-абенькой такой благодарности. Все же я не приказывал Нардису меня тормошить. Только поделился фактами. А он хоть и поганец, но все же поганец полезный. Вон на сколько эмоций меня сегодня раскрутил.
– Отстань, псина костлявая! – вырвал меня из раздумий истошный вопль со второго этажа. – Живым не дамся!
И следом – грохот от упавшего на пол горшка. Почти сразу там же раздалось бодрое клацанье костей. Шум торопливо сдвигаемой мебели. Не менее торопливый топот, как если бы кто-то спасался от неутомимой Кости позорным бегством. Еще один вопль, только уже с обещанием обезглавить гончую особо зверским способом. Звонкий щелчок челюстей. Новый грохот опрокидываемых стульев и, судя по звуку, одного из комодов. После чего до меня донеслось пронзительное: