Ученик монстролога
Шрифт:
Он обратил свой взгляд на сидящих перед ним людей (в полумраке церкви глаза его были черными, как ночь). Из кармана брюк он извлек вогнутый предмет размером с монету.
— Может мне кто-нибудь сказать, что это такое? Пеллинор, тебе отвечать не разрешается… Нет? Никто? Тогда даю подсказку: я нашел это в доме преподобного только что. Ничего, даже никаких догадок? Прекрасно. Это, джентльмены, фрагмент височной кости взрослого мужчины примерно сорока — сорока пяти лет. Для тех из вас, чье знание анатомии немного поистерлось, напоминаю: височная кость — часть черепа, и не случайно самая твердая часть вашего тела. Несмотря на это, в центре вы видите большую овальную дыру.
Кернс поднес кость к глазам и посмотрел
— Эта дыра не была просверлена при помощи хирургического инструмента. Ее проткнули зубом, и пробивная сила укуса этого существа такова, как если бы на нашу самую твердую кость, джентльмены, обрушился груз весом в тонну.
Он опустил обломок черепа обратно в карман.
— Такую невероятную силу укуса Антропофаги обрели в ходе эволюции, так как они лишены коренных зубов. Два ряда меньших зубов обрамляют большие, центральные зубы. Передние зубы служат для того, чтобы схватить и зажать жертву; остальные — количеством примерно трех тысяч — чтобы разрезать и нарубать. Проще говоря, они не жуют свою добычу; они глотают ее целиком. И мы, джентльмены, как эвкалиптовые листья для коалы, содержим в себе весь необходимый рацион для данного вида существ. Они буквально рождены, чтобы есть нас. Естественно, данный факт вызывает некоторые трения между нашими видами: им нужно питаться, мы предпочли бы, чтобы они этого не делали. С развитием цивилизации мы получили в наши руки такие средства защиты, как копья и ружья; это склонило чашу весов в нашу пользу. Антропофаги оказались вынуждены прятаться. Но одновременно у них развился адаптационный инстинкт, проявление которого привело вчера к столь печальным последствиям. Антропофаги стали яростно защищать место, где им удалось спрятаться и которое они считают своим домом; и они будут бороться за принадлежащую им территорию до последнего вздоха — все, от мала до велика. Иными словами, джентльмены, беспощадность и жестокость, с какой они охотятся, превышает только безжалостная свирепость, с которой они защищают свою территорию. И именно на ней нам предстоит встретиться с Антропофагами сегодня — на их земле, не на нашей. Мы сами выберем время, но не место. Мы бросим им вызов — и они ответят нам! И вот когда это случится, джентльмены, вы можете ожидать нечто сродни детской истерике, только вот закатят эту истерику существа семифутового роста весом приблизительно в двести пятьдесят фунтов, с тремя тысячами острых, как бритва, зубов, расположенных в центре грудной клетки.
Кернс улыбнулся. Просветленное выражение его лица никак не соответствовало произнесенным словам.
— Сегодня вы станете свидетелями кошмарного сна наяву. Вы увидите такое, от чего у вас сердце уйдет в пятки и кровь застынет в жилах. Но если вы будете делать все, что я скажу, вы доживете до рассвета и увидите зарю нового дня. Но только если будете делать все, что я скажу. Если вы готовы дать такой обет сейчас — без оговорок и замечаний, — вы доживете до того дня, когда будете очаровывать ваших внуков страшилками, вспоминая сегодняшнюю ночь. Если же нет — предлагаю вам забрать ваши винчестеры и идти домой. В этом случае — спасибо за внимание и попутного ветра вам в спину.
Повисло молчание. Кернс ждал, каков будет их вердикт. Вряд ли им нужна была эта лекция; все они видели человеческие останки в доме пастора и представляли, на что способны Антропофаги. Они понимали, на что идут. Понимали, но не дрогнули. Никто не принял предложение Кернса удалиться.
Один из мужчин откашлялся и яростно крикнул:
— Не только они умеют защищать то, что им дорого, гады! Что вы хотите, чтобы мы сделали?
Кернс тут же приставил мужчин к работе. Из лесоматериалов, хранящихся на центральном дворе, требовалось соорудить две платформы размером четыре на восемь футов. Закончив, надо будет
— Почему десять футов? — спросил Доктор у Кернса, в то время как вокруг стучали топоры и раздавался пронзительный звук пилы. — Они могут легко запрыгнуть на высоту в десять футов.
— Десять — достаточно высоко, — рассеянно ответил Кернс. У него явно было что-то на уме на этот счет, но в данный момент его сильнее беспокоила погода. Он все осматривал свои чемоданы и таинственную коробку и кидал взгляды на небо. Около трех часов дня, как раз когда был вбит последний гвоздь, заморосил мелкий дождь. Его капли падали на очки констебля, заставляя того все время стаскивать их с носа и вытирать о жилетку. Дождь потушил его трубку и слегка погасил боевой настрой. Кернс заметил это и сказал:
— Когда все закончится, пришлю вам хорошего табаку. Намного лучше этого заячьего помета, который вы курите.
Констебль не обратил внимания на его слова.
— Пеллинор, я волнуюсь насчет мальчиков, — кивнул он в нашу с Малакки сторону. — Я считаю так: надо либо оставить их здесь, в церкви, либо отправить обратно к вам домой. Им нет смысла…
— Напротив, — перебил его Кернс, — мне это на руку.
— Возможно, вы правы, Роберт, — неохотно признал Уортроп.
— А вот и нет! Для меня в этом — весь смысл! — зло бросил Малакки. — Я не мальчик, и я не уйду!
— Я не могу взять на себя такую ответственность, Малакки. Мне совесть не позволит, — беззлобно сказал констебль.
— Совесть? — закричал Малакки. — А как насчет моей совести?!
— Браво! — рассмеялся Кернс. — Правильно, Малакки, надо было остаться в комнате, чтобы тебе тоже оторвали голову после того, как переломали все кости твоей сестренке. Иначе что ты за брат такой?
С криком ярости Малакки бросился на своего мучителя. Доктор перехватил его, когда тот уже готов был вцепиться Кернсу в лицо, и прижал ему руки к туловищу, крепко держа.
— Ты сделал верный выбор, Малакки, — прошипел Уортроп ему на ухо, — у тебя было моральное обязательство…
— На твоем месте я не говорил бы о моральных обязательствах, Пеллинор, — предостерег Кернс, и глаза его блеснули от удовольствия. — И в любом случае, это абсурдное знание непреложной морали — целиком и полностью причудливое изобретение человека, капризная выдумка толпы. Нет никакой морали, кроме морали данного мгновения.
— Я начинаю понимать, почему вы с таким удовольствием охотитесь на Антропофагов, — сказал Морган с отвращением. — У вас так много общего!
Малакки обмяк в руках человека, которого вчера чуть не убил. Ноги мальчика подкосились, и теперь Доктор держал его, чтобы тот не упал на мокрую землю.
— А что, констебль, это правда, — согласился Кернс. — Мы во многом на них похожи: неразборчивые убийцы, движимые мотивами менее ясными и едва понятными, мы так же яростно боремся за территорию. Единственное существенное различие между нами и Антропофагами заключается в том, что им еще недостает опыта в притворстве и фальши, лицемерии и лжи. Они еще не обрели умения забивать и кромсать толпы себе подобных, мотивируя это благими намерениями и благословением свыше.
Он обернулся к Малакки:
— Так что давай, мой мальчик, отомсти! Ты вновь обретешь «моральный» выбор, который разрывает твою душу на части. И если сегодня ночью ты встретишь своего Бога, ты сможешь посмотреть ему прямо в глаза и сказать: «Да будет воля Твоя».
Он развернулся на каблуках и зашагал прочь. Морган отвернулся в сторону и демонстративно плюнул. Уортроп поспешно успокаивал Малакки; сейчас не время поддаваться чувству вины и жалеть себя, говорил он.
— Вы не сможете оставить меня в стороне, — был ответ. — Меня ничто не удержит.