Ученик
Шрифт:
Сочтя, что достаточно сконцентрировался, он крепко сжал в кулак правую руку, несколько раз глубоко вдохнул и на выдохе резко ударил.
Трудно сказать, чего он ожидал. Привычной резкой боли, как при ударе по газетам, того, что кирпич разлетится на куски или чего-то еще, но он внезапно понял, что ничего не произошло. Кирпич лежал перед ним абсолютно нетронутый, казалось, что он невозмутимо насмехается над ним и его бесплодными попытками, переведя взгляд на кулак, он увидел, что кулак тоже остался без изменений. Присохшие корочки на сформировавшихся мозолях не отлетели, ни одной самой малейшей царапины или новой ссадины не образовалось на поверхности кулака.
И тут он физически ощутил тишину. Даже ветерок казалось прекратил играть листьями деревьев и машины не сигналили на улице неподалеку. Вокруг все замерло, и только теперь он понял, что произошло. Его уши покраснели, он ощутил, что лицо пылает от стыда, и он несмело поднял глаза на Корейца.
Кореец смотрел на него с презрением.
Глава 12
Он покраснел еще сильней. Было жарко, и он почувствовал, как пот стекает по его лицу. Он отвел глаза в сторону и пробормотал:
— Я не смог. В смысле я не могу. Это все-таки кирпич.
Кореец продолжал молчать, и это молчание было даже страшней, чем презрительное выражение на его лице.
— Кирпич? — вдруг произнес Кореец. — Да, это все-таки кирпич. Просто-напросто кирпич, — добавил он, подчеркнув и выделив слова «просто — напросто».
— А я думал, ты что-то понял из того, чему я пытался тебя научить. Да, это кирпич. Это просто, — Кореец опять выделил слово «просто» — просто кусок глины, смешанной с песком и обожженный в огне. И он — этот кусок глины — смог тебя победить? Причем смог победить тебя легко — ты не смог сделать вообще ничего. Ты не сломал свою руку, да ты даже не поцарапал ее. Ты вообще не попытался сделать то, что был должен. Ни-че-го… — Кореец произнес слово «ничего» по слогам и от стыда он покраснел еще сильней.
Кореец продолжал:
— Согласно восточным учениям есть всего несколько стихий. Вода, земля и огонь. Не так много. Есть еще дракон, но это вроде как мифическая стихия. Может и еще что-то есть, неважно, я не силен в теории этого всего.
Но кирпич — это сейчас для тебя олицетворение этих стихий. Олицетворение всего, что может встать против тебя. Земля — глина с песком, вода — чтобы это все замесить, и огонь — обжечь и укрепить. А дракон? Драконом должен стать ты сам. И презрительно улыбнуться в ответ на вызов этого куска земли. И сделать все — на пределе своих сил и возможностей, чтобы доказать, что ты сильней.
Ты слишком быстро все забываешь. Забываешь о том, что победа и поражение — они просто в твоей голове. Только там. Я бы поверил в то, что ты не можешь, что ты на самом деле не смог, если бы ты сидел сейчас передо мной со сломанной рукой, с разбитой вдребезги — тогда ты бы доказал, что не боишься. А ты просто струсил. Этот кусок глины победил тебя раньше, победил тебя до того, как ты ударил по нему. Это что, был удар? Или ты с ним в городки собрался играть? Чему я тебя учил все это время? Если в тот момент, когда это нужно, ты «просто не смог»?
Пока Кореец говорил все это, его голова склонялась все ниже и ниже. Щеки и уши горели от стыда, и он с ненавистью посмотрел на свою руку, которая так его подвела.
А Кореец тем временем продолжал:
— Вот она — сила духа, о которой я тебе говорил. Сила духа, а не мускулов. Ты испугался. Ты испугался настолько, что не смог включить и использовать все свои мускулы, все свои умения, все то, чему ты учился все это время. И ты проиграл. Проиграл еще до того, как все началось. Или, — Кореец сделал паузу — или не проиграл. Не проиграл в одном единственном случае, если ты сможешь поверить в то, что есть сила духа и воли. Если поймешь, что является основным, а что — второстепенным. У тебя есть еще один шанс. Всего один. Попробуй подумать над тем, что я сейчас сказал.
Он сидел перед кирпичом, склонив плечи. Ему было невыносимо стыдно, куда сильней, чем тогда, когда его били после уроков и смеялись над ним.
Ему было стыдно перед Корейцем, стыдно за самого себя, который мог с энтузиазмом колотить по газетной подшивке с минимальным риском причинить себе боль, но не смог ударить по кирпичу. Да, наверное он просто испугался того, что он сломает себе руку, он не верил в тот момент в свои силы, он, чего уж там, надо признать очевидное, и ударил то еле-еле.
Он просто не верил в то, что он может это сделать вообще, мысль о том, что это возможно, просто не укладывалась в его голове. Для него это было равносильно тому, чтобы ударить изо всех сил не в газетную подшивку, а в стену. Вероятность того, что из кирпича выщербится хоть малейший кусочек, была столь же ничтожно мала, как и вероятность пробить стену кулаком.
И вдруг это стало неважно. Совсем неважно. В этот момент он вдруг осознал, что это не имеет никакого значения. Не имеет значения, пробьет он кулаком стену или нет, разломится ли пополам этот злосчастный кирпич. Важно было то, что происходило в этот момент в его душе. Он понял, что не сможет уважать себя, если не сделает максимум возможного в ситуации, когда это требуется. Если он не докажет Корейцу, а может быть в первую очередь самому себе, что он чего-то стоит, что все слова об уважении были не пустым звуком, что эти месяцы тренировок не прошли даром, то он никогда не сможет себе этого простить.
Стало неважно и то, сломает ли он руку вдребезги, это стало слишком незначительно и несущественно, куда важней было сохранить то, что сейчас было у него внутри.
Он закрыл глаза. Он опять встал перед кирпичом, незыблемо и монолитно стоящем на двух других кирпичах, на левое колено и распрямил плечи. Перед его внутренним взором предстал кирпич, во всех своих подробностях, трещинках и щербинках.
Не открывая глаза, он положил на кирпич ладонь правой руки и ощутил его тепло, кирпич уже успел нагреться — солнце палило немилосердно.
И в какой-то момент он вдруг перестал думать о чем-либо. Все отошло на второй план. Во всем мире остался только он и кирпич, больше не было ни школьного двора, ни Корейца, ни солнца над головой.
Трудно сказать, сколько прошло времени, оно как будто остановилось.
Он открыл глаза. Было ли это иллюзией зрения или на самом деле, но ему показалось в какой-то момент, что кирпич занял все его зрительное пространство, или же весь мир сузился до размеров кирпича.
Он провел еще раз рукой по его поверхности и почему-то не ощутил шероховатостей. Ему казалось, что это листок раскрашенного картона, почему — то лежащий перед ним. Он сжал руку в кулак и прошептал что-то, что не отложилось в его сознании, и ударил.