Учитель из Меджибожа
Шрифт:
Разведчики были уже неподалеку от покатых белых холмов, возле передовой линии, когда в том месте, где захватили «языка», поднялась стрельба. Застрекотали пулеметы. Небо осветилось многоцветными лентами трассирующих пуль. С визгом вонзились в него ракеты. Немец, дрожа от холода и страха, оглядывался, замедлял шаг, надеясь на спасение. Но его слегка подтолкнули автоматами, чтобы шел быстрее.
Оживленные, шумные и веселые, вернулись разведчики с ценной добычей. Через несколько минут офицера привели в штабную землянку.
Было далеко за полночь, но командир полка не
Офицер тем временем сидел возле железной печурки, пригорюнившись, мрачно, исподлобья косился на людей, которые входили и выходили из землянки. Он молча жался к огню, дрожа не так от холода, как от страха. Разведчики еще до того, как привели немца в штабную землянку, вытащили у него изо рта рукавицу. Лейтенант вернул ему очки. Тот водрузил их на длинный нос, чуть искривленный, как казачья шашка, с ненавистью посмотрел на стройного разведчика, который столь неожиданно притащил его сюда, и покачал головой…
Увидав перед собой старших офицеров, фашист стал размахивать руками, жаловался, что этот молодой человек и его люди вели себя с ним грубо, не по правилам, даже не позволили ему взять с собой шинель и шапку, а на дворе такой страшный мороз…
Командир полка выслушал жалобу сникшего обера. Пряча в усы лукавую усмешку, передал через переводчика, что это в самом деле невежливо со стороны разведчиков так грубо обходиться с гитлеровцами. И посулил, что в следующий раз, когда его бойцы отправятся в тыл к врагу, он прикажет им везти «языка» на лимузине…
До рассвета допрашивали пленного. Чуть свет его отправили в штаб армии, а лейтенант, смертельно усталый, поспешил в землянку, где отдыхали его друзья.
С его появлением все проснулись, окружили, стали допытываться, что сказал фашист и поправился ли «язык» начальству.
Кто-то вскипятил в котелке чай, развязал вещмешок и угостил лейтенанта чем пришлось. Затем подвинулись на верхних нарах, чтобы он мог поспать, пока еще тихо… Тут один из молодых бойцов обратился к нему:
— Товарищ лейтенант, говорят, до войны вы преподавали математику и немецкий язык. Где же вы научились воевать?
Илья Френкис, обжигая губы горячим чаем, улыбнулся.
— Понимаешь, Митюха, все это правда. Но воевать я научился лет с шести, в Меджибоже. Там на Буге стоит древняя крепость с бойницами, амбразурами. И мы, мальчишки, воевали целыми днями. Воевал и я, не подозревая, что эта наука мне еще пригодится…
Ребята весело смеялись, а он продолжал обжигать губы кипятком.
— Ну, пусть по-вашему, товарищ лейтенант, — не успокоился паренек. — А где же вы научились шутить, рассказывать веселые истории?
Илья пожал плечами и отодвинул от себя котелок.
— Понимаешь, друг, этого не объяснишь…
После долгой паузы продолжил:
— У нас все смеялись и шутили. Наши земляки утверждали, что десять минут смеха прибавляют человеку год жизни… А учились они у одного веселого человека, который давным-давно жил у нас и забавлял всех. Звали его Гершелэ из Острополья.
— А кто он был, этот весельчак?
Илья развел руками.
— Ну, как бы тебе объяснить, Митюха. Может, слыхал про такого — Насреддин из Бухары… Был в Средней Азии такой шутник, острослов, мудрец… Даже фильм о нем показывали…
— Конечно, слышал! Насреддин из Бухары… Он высмеивал баев, значит, кулаков, помогал бедным…
— Ну вот, такой же, примерно, был и у нас, в Меджибоже. И звали его Гершелэ из Острополья. Каждый народ имеет своего мудреца, веселого рассказчика… Вот и у нас он был. Давным-давно умер человек, а имя его навеки осталось в памяти народной…
Он неторопливо рассказывал о проделках и шутках своего знаменитого земляка, и молодые солдаты за животы хватались от смеха…
Лейтенант взглянул на часы.
— Да что мы тут разболтались! Спать надо! Скоро музыка фрицев заиграет и не даст выспаться.
Сбросил фуфайку, сапоги, взобрался на нары и вытянулся во весь рост, испытывая сладость отдыха. Его просили продолжить рассказ, но он махнул рукой:
— Другим разом, а теперь спать. Устал страшно. Спохватятся фрицы, что мы у них из-под носа выхватили столь важную персону, и такой сабантуй устроят, только держись!
Зима выдалась на редкость лютая. Мороз все крепчал, казалось, холоду конца не будет, а эти глубокие снега никогда не растают.
Лейтенант уверял, что после такой зимы им уже все будет нипочем. А когда окончится эта трудная и жестокая война, то тем, кто уцелеет, не страшно поселиться хоть и на Северном полюсе. Уверял: хоть нам и самим трудно, но морозы отлично заморозят фашистов, больше им уже не захочется зимовать в России. А тем временем бойцы укрепляли свои позиции, углубляли траншеи, хотя окаменевшая земля напоминала гранит, с трудом поддаваясь солдатским лопаткам и киркам. Все отлично понимали, что с наступлением оттепели враг с новыми силами обрушится на советские войска. То, что его остановили в донецких степях, на юге, и нанесли такие удары, заставили чуть не на всю зиму зарыться в землю, приводило фашистов в бешенство. Они постараются взять реванш.
Хотя зима тянулась как вечность, но и она подошла к концу. А когда подсохли дороги и настали теплые дни, тучи гитлеровских танков и самолетов, свежие дивизии, только что переброшенные сюда из других стран и фронтов, пошли в наступление и прорвали в нескольких местах линию обороны. Начались тяжелые бои за каждый клочок земли.
С большими потерями бойцы отбивали одну за другой танковые атаки. Перед траншеями, у самых брустверов, горели подбитые машины, валялись горы трупов хваленых немецких автоматчиков из тех, которые прошли всю Европу и здесь, на высохшей и потрескавшейся от жары донецкой степи, нашли свои могилы. Лишь час назад, а может, и того меньше, шли с автоматами в полный рост за броней они, эти белобрысые, озверевшие изверги с засученными рукавами, шли нахраписто, уверенно. Но далеко не прошли. Остались навечно лежать на дорогах и высохших травах…