Учитель
Шрифт:
Вот и сейчас я должен перебраться на судно Яреца, к младенцам. Убедился, что на этой шхуне всё в порядке, можно и обратно. Здесь детишки постарше, многие уже начинают улыбаться. Вот этот карапуз, например, ходил за мной по всему кораблю. Правда, он не улыбается, и всё время молчит. Может, просто не знает языка? Белокожий парень, но еще не значит, что он хорт или приморец. Собственно, откуда среди них хорты? На вопросы на всех известных мне языках не отвечает. Только ходит и смотрит. И сейчас рядом... Много еще будет проблем с этими детьми. Очень много...
Шхуны сближаются.
— Папа!!! — вопль на приморском останавливает прыжок. — Папа! Я здесь, папа!!!
Молчавший весь день карапуз бежит к борту и кричит во всю силу своих маленьких легких. А на соседней шхуне стремительно бледнеет лицо остолбеневшего Яреца...
Подхватываю малыша под мышку, перемахиваю через разделяющую шхуны полоску воды и вручаю ребенка капитану. По щекам моряка текут слезы.
— Чигас... сынок... живой... — бормочет он, — живой... сыночек...
— Папа! Я знал, что ты придешь! Я знал! — лицо мальчика, сияющее от радости, вдруг мрачнеет. — Папа! Они всех убили! И маму! И Ширу! Черные люди всех убили! А меня увезли! Папа, черные люди не вернутся?
Ярец жутким усилием воли возвращает себе самообладание:
— Нет, сын, не вернутся. Они получили своё. За всё получили...
* * *
Ярец подходит вечером, после того, как ребенок засыпает в капитанской каюте.
— Спасибо, сэр Йети! И извини.
— За что?
— Я не понимал, почему вы спасали детей. Черных детей. Рисковали ради них. Зачем? Честно говоря, и сейчас не понимаю. Но теперь я знаю, что вы были правы. А раз знаю — пойму. Обязательно.
— Дети не бывают черными и белыми. Нограми, хортами или приморцами они станут потом, когда вырастут. А цвет кожи — вообще ни на что не влияет. Главный ногр был белым. А через полтора десятка лет подрастут чернокожие хорты. Ради чего жить и воевать, если не ради детей?
— Еще раз спасибо. Я пойму это... Просто нужно время... И еще... У меня теперь нет страны. Что нужно, чтобы стать гражданином Хортейма?
— Желание, капитан. Только твое желание.
* * *
Я стою на корме шхуны и кормлю ребенка. Кормлю молоком из бутылочки, как и всех остальных. Ничем не примечательный младенец, один из двух десятков, увезенных из ногританской столицы. Даже белый цвет кожи не делает его особенным — таких семеро. И всё же этот необычный. Его принес Лысто. Единственного ребенка из султанского дворца. Главный правитель страны людоедов не ел детей. Вообще не ел человечины. Лысто даже не поверил в это и притащил дворцового повара для считывания мозга. И младенца.
— Я не смог его убить. — сказал он, вручая мне крохотный сверток. — Прости, что взваливаю это на тебя, но мне слишком тяжело одному знать правду.
Теперь мы это знаем вдвоем. Да и то, Лысто уже не отличит его от остальных шести. Так что, можно считать, что и он не знает.
— Твои предки принесли очень много зла, малыш. — говорю я ему. — Гораздо больше, чем можно
Эпилог
Хортейм, площадь Учителя
703 год Эры Йети
Портал открылся рано утром. Вышедший из него окинул площадь взглядом, брезгливо пнул ногой крупного пса, сунувшегося к нему носом, и обратился к дворнику, единственному аборигену, присутствующему в пределах площади:
— Елеумарилиньо варилакруэль доламобирро камблериоли.
— Не понимаю Вас, сударь. — откликнулся тот. — Мы иностранным языкам не обучены.
Прибывший кивнул и протянул собеседнику красивый медальон на цепочке. Точно такой же он надел себе на шею. Потом повторил фразу.
— Я есть представитель великого народа, который хотеть дружить с ваш народ, — послышалось из медальона пришельца, продолжавшего говорить. — Меня звать Галадриэль, и я хотеть общаться с ваше начальство.
— Ага, понял, машинка для перевода, — ответил дворник и надел на шею медальон, — а зачем тебе, милок, начальство? Если есть дело какое до нас, то мне скажи, у нас любому говорить можно, все начальство. Меня дедом Оросом кличут.
С каждым словом деда оба медальона неярко вспыхивали. Когда пришелец заговорил вновь, перевод оказался совершенно другого уровня.
— Я пришел засвидетельствовать своё почтение вашему великому народу, и узнать, к кому здесь можно обратиться с предложением мира и дружбы. Должно же быть некое правительство или, может быть, государь! Или в вашем мире еще существуют отдельные страны? Да уйди ты, чего пристал, зверюга! — Галадриэль снова отпихнул пса.
— Не обижай собачку! Он же с миром к тебе! Ластится. Ты вот что, пока я площадь почищу, до статуи Учителя дойди. Вон она — прямо посередке стоит. Посмотри, подумай...
Дед Орос неторопясь повел по площади небольшую машинку. Там, где он проходил, покрытие блестело, как отлакированное.
Пришелец удивленно посмотрел на старика, потом взглянул на статую. Глаза удивленно распахнулись, лицо исказила гримаса. Легким отточенным движением он скользнул к памятнику и уставился на него, как будто это была не каменное изваяние, а оживший кошмар.
— Что, любезный, не нравится тебе наш памятник? — спросил непонятно как оказавшийся рядом старик. — А нам нравится. Хорошие существа эти Йети. Детей любят. Не убивают никого. Максимум, оторвут что-нибудь ненужное... А вот мы так и не научились быть такими гуманными. Всех, кто к нам воевать лезет... Помню, ногры к нам пришли, так ведь перебили несчастных до последнего человека... Да что говорить... Эй, ты куда, ты же с миром пришел, кто с миром, тому не страшно!