Учительница
Шрифт:
В дверях — они шли сзади — Сероцкий прошептал Оле:
— Интересно, чем он угостит нас?
Она ответила — тоже шепотом:
— Вкусной ухой из нельмы. Супы — специальность Селифона, он их обожает. Думаю, и печеный хлеб будет, это наше очередное достижение.
Он недоверчиво пробормотал:
— Может быть, может быть… Но спать у него в чуме я не решусь. Знаю я эти пологи — ночь проведешь, за два месяца не отмоешься. Лучше я где-нибудь у вас в классе — на столе…
2
Оля не позволила ему лечь на столе. Из двух скамей,
Он повернулся, попросил разрешения закурить перед сном — его массивная трубка из корня можжевельника вспыхивала глубоким жаром, красное пятно падало на потолок. Оля смотрела в его сторону, видела его лицо — длинный нос, большие губы, волосатую родинку на щеке. Разве не таким представлялся он ей все эти месяцы, столько раз был с ней в этой комнате? И вот он тут — протяни руку, коснешься его плеча. Оля вдруг громко сказала: «Ах!», схватила лицо руками — желание ее осуществилось, когда она уже потеряла все надежды. Сероцкий удивленно поднял голову.
— Что с вами, Оля? — спросил он, выколачивая трубку.
— Ничего, — ответила она. — Что-то сердце сжало.
Он укоризненно заметил:
— Рано, рано, сердечные недомогания — атрибуты старости.
Она ответила — темнота придавала ей смелости:
— Как сказать. Ведь и молодые говорят, когда любят: «Сердце ноет!»
Он засмеялся. Да, конечно, на сердце все валят — оно и ноет, и горит, и кипит, сердце бывает злое, жестокое, неумолимое, искреннее, лживое, ласковое, отзывчивое, мягкое, доброе, надменное, прекрасное, мстительное, величавое, низменное, каменное, железное, золотое и прочее — людей столько нет, сколько разновидностей сердец. В этом она может ему поверить, его специальность — разбираться в людях, в среднем они более или менее одинаковые, он не встречал ни крайних злодеев, ни идеальных существ. А сердце, если говорить правду, только здоровое или больное, все остальное — туман.
— Ах, нет! — сказала она. — Это такой туман, в котором видно, — туман света. Верное сердце — разве это плохо?
Он в возбуждении приподнялся на кровати.
— Бросьте, бросьте! Световой туман — мистика, с этим пора кончить. В крайности можно говорить о характерах, человеческих типах, на это он еще согласен, а не о сердце или крови. Верный характер лучше, чем верное сердце. Разве не так?
Она ответила тихо:
— Можно и так.
Он опустился на свою постель. Ему показалось, что Оля не хочет поддерживать разговора. Она лежала лицом вверх, под головой были сложены руки — он заметил это при затяжке. Он спросил:
— Вы хотите спать, Оля?
Она ответила грустно:
— Нет, совсем не хочу.
— А о чем вы думаете?
— О вас… И о себе…
Он опять приподнялся, посмотрел в ее сторону — в темноте ничего не было видно.
— Обо мне? А что обо мне?
Оля ничего не ответила. Он повторил свой вопрос. Ему почудился неясный звук — не то смех, не то всхлип. Он сказал: «Что же вы молчите?» — и подождал, потом слез и неуверенно подошел к ее постели. Он положил руку на ее волосы, погладил их, провел по щеке — она была суха и горяча, он ощутил пылающий румянец в своей ладони. Он шепнул:
— Олечка, что с вами?
Она вдруг схватила его руку, поцеловала ее, не отвечая. У него самого пропал голос, пересохло в горле. Он услышал со стороны, как шумно забилось его сердце, она тоже услышала и испуганно отодвинулась. Он быстро отдернул одеяло, лег рядом. Он еще не верил, ожидал сопротивления. Так действуют все женщины, так поступит и она — немного возмущения, немного упорства и потом — в конце — страсть. Одинокая женщина, много же ей пришлось испытать, каждому человеку хочется ласки, завтра они расстанутся, но с благодарностью вспомнят об этой ночи.
Но Оля не знала, как действуют другие женщины, как следует действовать ей. Она ответила на поцелуй поцелуем, вся потянулась к нему, потом, затрепетав, стала его отталкивать. И он, уже не владея собой, все же понял, как жестоко в ней ошибся. Она снова прильнула к нему, бурно его целовала, а он прошептал, потрясенный, страдая за нее:
— Олечка, я даже не догадывался. Как же ты так — сразу?
Она ответила, ей казалось, что она этим объясняет все:
— Я думала о тебе — каждый день, каждый час…
И это он понял. У Сероцкого было цепкое воображение — он увидел ее жизнь, длинные месяцы, мысли о нем.
Она тянулась к нему, ждала его — его, почти забывшего ее. Это была подлинная любовь, не всякий удостаивается такой, и он ее не заслужил, нет! А он увидел во всем этом только мелкое приключение. Что он противопоставит этой любви, как поднимется до нее? Он почувствовал острое негодование на себя, ему захотелось бить себя кулаками по щекам. Он невольно застонал от стыда за прежние свои мысли.
Оля тревожно обняла его, горячо зашептала в ухо:
— Что с тобой, дорогой, скажи мне…
Он ответил с глубокой скорбью:
— Олечка, прости меня, я тебе не сказал — я женат. Она еще крепче прижалась к нему, он ощутил, как вдруг окаменело ее тело. Он заговорил снова, пытался оправдаться, утешить ее, она прервала его:
— Не надо, Толя… Я ведь не спрашивала, ты не виноват. Я хочу, чтобы ты знал — я люблю тебя, очень люблю… Но только молчи, слышишь, молчи!
Он молчал. Он ласкал ее, целовал ее волосы и руки, гладил ее плечи. А она словно изнемогла — только прижималась к нему, вбирала в себя тепло его тела. Так шла их любовь, терпкая, как горе. В соседней комнате ходики гулко отсчитывали секунды, секунды складывались в минуты — бежали часы. Под конец он забылся, он слышал сквозь сон, как она поцеловала его в губы, потом проступили звонкие детские голоса, они звенели поодиночке, складывались в общий крик, и снова наступила тишина. Он вскочил, растерянный, — в окно светил полдень. Оли в комнате не было. Сероцкий поспешно оделся и вышел во двор. Он тотчас увидел ее — она стояла на вершине холма у выстроенной недавно бани. Он подошел к ней и тронул за плечо, она обернулась. Лицо ее было бледно, глаза распухли от слез.