Удалить эту запись?
Шрифт:
У них там мир, дружба, жвачка и соловецкие креведки. Креветки! Сулавесские!
Никаких больше рыб! Даже в гороскопах!
И я вообще не помню, на что я потом все рыбные деньги потратила, и старые, и новые.
* * *
До ГИА две недели! Я ничего не знаю по английскому и ничего не знаю о том, как жить дальше. Лилька удалила свой блог и все аккаунты и поменяла номер телефона. А в ее квартире теперь никто не живет.
И я не пускаю
* * *
У меня в голове последний звонок и выпускной — это одно и то же. Я последний называю выпускным и наоборот. Хотя настоящий выпускной — это у одиннадцатых, а у нас все несерьезно, многие здесь останутся или в другой корпус комплекса перейдут. Ну, кто-то в физмат, типа Божедомского, или в художку, как Инка из «А». Ну, еще все девятые классы перемешают, если нас все-таки поделят на гум и мат. Или на языковой и обычный. Но там опять непонятки, и даже директор матшколы, который руководит всем комплексом, тоже пока ничего не сказал.
Опять цирк с конями, как всегда. ВМ, конечно, ноет, чтобы мы нормально сдавали ГИА, потому что с хорошими результатами примут куда угодно, но даже она сама, мне кажется, не знает, что будет дальше.
Еще она на «классчае» пообещала, что у нас на последнем звонке тоже будет что-нибудь нормальное. Потому что ашки едут в пейнтбольный клуб, а одиннадцатые — куда-то за город и арендуют под это дело лимузины. Хотя, зная нашу ВМ… мечтать не вредно! Она нас на последний звонок может повезти в музей или в свой любимый дом престарелых. Я не против духовного обогащения, но его должно быть в меру и добровольно, мне кажется. Хотя как раз мне лучше мечтать про то, как ВМ нас на последнем звонке в музей потащит. Потому что иначе — платье, туфли, клатч, чулки и парикмахерская. В смысле, у нас на все это богатство денег нет.
Блин, я не знаю… Я ужасно хочу платье. Когда девки у нас в классе начинают про звонок и выпускной гнать, мне кажется, что я ненавижу этот мир.
Я понимаю, что это, наверное, плохо — ненавидеть мир из-за платья, но мне реально обидно. Я думаю про Л и про все, что у нее было. И про того парня, который самоубился из-за «Доты». И я знаю, что из-за платья в окно уходить — это вообще идиотизм. Но если бы его не было! Но оно есть! То самое, конкретно мое синее платье! Я его видела!
Осенью, когда мы с мам покупали мне куртку с розами в «Вавилоне», мы еще мерили кучу вещей. Просто так. На мам иногда накатывает такое настроение, будто она моя подружка. Она еще обязательно говорит: «Вот для таких моментов специально надо девочек рожать!» Ну, короче, я примерила это платье.
Оно простое, как все гениальное. Абсолютно синее, вырез лодочкой и юбка шуршит. Ну, это глупо, но я люблю, когда юбка шуршит. Сразу принцессные платья из детсада вспоминаются. Платье-сказка — я в нем наполовину девочка, наполовину женщина. И там немножко белого в складках юбки. Когда стоишь прямо, то не видно. А когда идешь, складки раскрываются. Будто платье меняет цвет.
Я думала, мы его на Новый год купим. Но тогда «Огонька» не было из-за гриппа. И я вообще про фанфики думала, мне не хотелось платье, а хотелось убойные ботинки и куртку как у американских летчиков-союзников. А потом начался кризис. А сейчас мне хочется платье. Как всегда, не вовремя. Не зря мама говорит, что я лохнесское чудовище.
Я
* * *
Когда мы с Л учились классе в пятом, то думали, что, если люди «занимаются любовью», это они под одеялом всё делают. А если без одеяла, то это уже секс. Такие дуры были смешные. Я не знаю, к Л отец уже тогда прискребался или еще нет? Я не могу представить. Она же тогда совсем маленькая была.
Я у мам спросила: «Почему ты не сказала Лилькиной маме, что она его должна выгнать? Он же их мог убить». Мам говорит: «Она взрослая. Взрослый человек свою жизнь должен выстроить сам. И сам за нее нести ответственность. А то так и будет всю жизнь ходить только до остановки».
Я не поняла.
А мам говорит: «Знаешь, почему я не вышла замуж за твоего отца?»
Вроде бы я знала. Но мам рассказала совсем другую вещь.
Когда она узнала, что беременна, мой отец повел ее знакомиться со своей мамой. С той бабушкой, которую я никогда не видела. И моя мама этой бабушке не понравилась. Когда мама вечером собралась домой, бабушка (папина мама) сказала моему будущему папе:
— Володя, сейчас очень поздно. Проводи Элю до остановки и сразу домой. Я буду волноваться.
Мой будущий папа тогда жил в Ясеневе. А мама, как и сейчас, у нас в Алтуфьеве.
Было лето, но все равно уже поздно и темно. А мама уже была беременная. И ее нельзя было одну на другой конец Москвы отправлять ночью. Они пошли на остановку.
И моя мама подумала: «Если он сейчас сам решит, как поступить, я с ним останусь».
А папа ее все равно только посадил на автобус и пошел домой. Боялся, что его будут ругать.
И моя мама его разлюбила. За одну секунду. Потому что он побоялся ответственности.
Наверное, когда я ему в феврале позвонила, он тоже сперва испугался?
И я не знаю, какой отец лучше — как у Л или как у меня. Они оба неправильные. Наверное, если бы я с нашим отцом жила, я бы понимала, что он трус, и презирала бы его за это. Но я знаю, что он бы меня никогда не ударил. Мам бы не позволила.
И она в тот вечер к ВМ, оказывается, поехала.
* * *
Я Сончиту спросила, в чем она пойдет на последний звонок. Она плечами пожимает, традиционно, — это ее любимый жест. А потом говорит, что в джинсах и майке. Вообще Сончита может хоть в занавеске для ванной прийти — ей никто ничего не скажет. А если я приду в джинсах и майке, то найдутся разные полудурки и полудуры. Хотя Сончите тоже могут такое сказать, но она опять плечами пожмет и ей все будет по сараю. А я не умею так пожимать плечами, чтобы было видно, что мне плевать. Я все равно психую.