Удалить эту запись?
Шрифт:
Англ. Англ. И снова англ. Иногда мне кажется, что, если я перестану думать о том, как я ненавижу англ и ВМ, у меня в голове будет пусто. Словно там не осталось других мыслей. Только рефлексы: домашка на завтра, погулять с Марсиком, ответить на комменты, помыть посуду, ответить на комменты, кино посмотреть — одна или с Лилькой. Или с мам. И опять комменты. И сквозь это ползут ядовитые мысли про англ, как табачный дым.
Одиннадцатый факт обо мне: я никогда не курила, и мне не нравится запах.
Двенадцатый факт: и я никогда не была в Икее.
За окном ветрище дикий. Мне даже страшно смотреть в окно. Вижу, как прыгают бельевые веревки вместе с простынями и прищепками, и такая жуть берет. Сразу кажется, что меня тоже может унести ветром. Но надо пойти с Марсиком. Он уже кладет лапы мне на колени и ругается. Он так рычит, что кажется, что он мне говорит: «Вер-р-р-ра!»
ДЗ на завтра по био!!!! Не то, что на сайте!
* * *
Так странно, что я час назад писала про англ и био, про «Икею», простыни. Глупость такая. Как будто я не я. Прошел час, а я как будто сейчас другой человек. Как будто из квартиры вышла одна Вера, а вернулась другая. Версия Веры 2.0. Как-то так. Ничего не случилось. И именно поэтому я теперь другая.
Меня сейчас чуть не убило деревом.
Меня сейчас чуть не убило дерево.
Я не знаю, как правильно, я набираю эту фразу, у меня дрожат руки, но я все равно попадаю по нужным кнопкам. А могла бы сейчас лежать прямо на асфальте с проломленной головой мертвая. И уже ничего бы не было.
Я сейчас опять перечла свой предыдущий пост. Он такой глупый. Он мог бы быть моим последним постом.
Может, это судьба?
Я только что избежала смерти. Марсик рванул поводок, я дернулась, упала. Пропахала кучу листьев, заляпалась как свинья, хотела его обругать. А тут треск. Громкий скрип. И дерево, под которым я раньше стояла, вдруг наклоняется вбок. Как зуб, который сейчас выпадет. Так же резко.
Как в мульте или в фильме, но по-настоящему.
Моя собака спасла мне жизнь.
Это тоже как в фильме. Как будто я героиня и у меня только что была инициация. Я чудом избежала смерти, и теперь мне надо как-то действовать. Это, конечно, детский сад — думать, что раз тебя спасли, то ты особенная.
Но я все равно особенная. Сама для себя. Я головой понимаю, что я чувствую, а словами объяснить очень трудно. Слова мелкие. А страх был глубокий.
Я сейчас сижу на кухне и хомячу все подряд: гречку, эклеры, котлеты, глазированный сырок. Как будто я выжила не случайно, а после какой-то катастрофы. После цунами? Или не успела на разбившийся самолет. И мне теперь надо набираться сил.
Адреналин. Отходняк такой.
Со мной так было однажды: мы с Лилькой смотрели кино про то, как один парень манипулировал людьми в инете и доводил их до суицида, потому что ему самому было слабо суициднуться. И у этого фильма очень мощный финал. Жесткий, как пощечина. Как не знаю что. Мне потом странно было, что мы выходим из зала, что в туалете очередь. А в холле на полу попкорн рассыпан. Я это все видела как продолжение кадров фильма. Не могла переключиться. И мы потом пошли на фуд-корт и там что-то ели. Я тогда тоже ела как не в себя, как будто не понимала, голодная я или уже нет. Сейчас тоже не могу понять. Наверное, это из-за страха.
Так глупо. Я могла умереть. И я не помню, о чем я думала за секунду до того.
Это я вру. На самом деле помню, но мне стыдно. Я ругалась на Марсюшу матом. Он очень больно дернул поводок.
Моей последней мыслью могли бы быть матерные ругательства. А последней записью — всякая глупость.
Надо Марсюше вкусного дать. Он герой. Спас меня. Хоть он у нас не альпийский спасатель-сенбернар, а метис боксера с ризеншнауцером. Метисы самые умные и верные!
Может, меня не просто так чуть не убило?
Чтобы я все переоценила и стала жить иначе?
* * *
Я все время думаю о смерти. Какая-то я ненормальная.
«100 дней счастья»: Я жива.
* * *
Я хотела рассказать Лильке про дерево. Но не смогла. Не успела. Она меня первой начала грузить про своего отца, как обычно. Л всегда говорит: «Я с тобой, я рядом, я тебя поддержу», а потом, когда мне на самом деле надо выговориться, она начинает опять по сто раз гнать про своего папашу. Как будто нарочно. У меня нет отца, и я не знаю, каким бы он был. Такого, как у Л, я точно не хочу. Но как будто от того, что у меня нет отца, я какая-то особенно счастливая. Л так считает.
В общем, я сидела на кухне, точила все подряд, думала про дерево и про свою последнюю запись. А Л в домофон позвонила. Я не помню, мы договаривались, что она ко мне придет, или она сама захотела и пришла. У меня из-за дерева провал в памяти. Как будто меня им немного стукнули. Но мне у Л неудобно было спрашивать, договаривались мы или нет.
У Лильки нос был розовый — значит, плакала.
Я живу на семнадцатом этаже. Пока лифт приедет и вверх поднимет, можно заплакать и успокоиться. Или чуть не лопнуть, если надо в туалет. Или накраситься серьезно, не только помадой, но и подводкой. Или сделать запись в блог. Л плакала. Опять из-за отца. Я его уже сама ненавижу за нее. Потому что Лилька после того, что у нее дома происходит, уже не Лилька.
Мы пили чай, и Л рассказывала про то, как он на нее орет и доскребается, а потом через пять минут к ней в комнату приходит с наивными глазами: «А как у тебя дела, доча?», как будто не он только что орал Л, что она тупая и ее правильно не возьмут в десятый.
Я пишу про Л, и мне кажется, что я сама как Л. Что я — это она. Она мне так про свою боль рассказывала, что как будто ей делилась. Если бы можно было сделать переливание радости, как крови, я бы отдала свою Лильке. Мне не жалко.