Удар катаны
Шрифт:
«Визит этот прошёл с несомненным успехом — писал адмирал Жерве в своем донесении, — … выражение симпатий к Франции превзошло самые оптимистичные ожидания». 24 июля (5 августа) французская эскадра перешла из Кронштадта в Бьеркэ. А ещё через три дня, закончив прием угля и все работы по подготовке к обратному переходу, она отправилась к родным берегам в сопровождении целой эскадры российских кораблей и судов.
В составе Второй Тихоокеанской эскадры под командованием вице-адмирала Казнакова к берегам далекой Японии отправились броненосцы «Император Александр II», «Император Николай I», крейсера первого ранга "Дмитрий Донской" и «Герцог Эдинбургский», крейсера второго ранга «Разбойник», «Крейсер», «Пластун», «Вестник» и минный крейсер «Лейтенант Ильин». Кроме боевых кораблей, эскадру сопровождали больше двух дюжин судов — транспортов для перевозки войск и снабжения. На транспортных судах в далекое плавание отправились лейб-гвардии стрелковая бригада, сводная лейб-гвардии
Примечания:
[1] Корпус ластовых офицеров состоял из произведенных в офицеры унтер-офицеров и боцманов флота и предназначался исключительно для службы в порту и экипажах. Это были тончайшие знатоки своего подчас довольно сложного дела, но вне узкой сферы своей специальности они уже не знали ничего. Они занимали должности заведующих портовыми складами, служили на плавучих средствах порта, заведовали такелажными и парусными мастерскими, плавучими кранами и т. п. (Я.К. Туманов)
[2] Презрительное обозначение низшего класса, в первую очередь — бродяг, в Неаполе 19 в.
Лондонские туманы, берлинские планы и парижские каштаны
На политическом горизонте,
так же как и на небосклоне,
самые сильные грозы образуются
всегда в самые ясные дни.
П. Буаст
Лондон, столичный город раскинувшейся на половину мира империи «над которой не заходило солнце», при ближайшем рассмотрении выглядел не столь импозантно, как на парадных фотографиях и в романтических описаниях. Проезжая по улицам, а точнее — пробиваясь сквозь пробки и лавирующих прямо среди экипажей прохожих, пассажир типичного лондонского кэба успевал и надышаться и насмотреться на реальный облик города. Надышаться воздухом, в котором дыма от бесчисленных труб, испарений с Темзы и вони от химических производств, отходов и потеющих человеческих тел было больше, чем кислорода. И это даже не в дни, когда над городом стоял смог… Насмотреться на серые, закопченные здания и мелькающих среди прохожих оборванных бродяг-попрошаек и немногим лучше выглядевших уличных продавцов еды, цветов и прочих необходимых мелочей. Нет, конечно, имелись в городе и престижные районы, почище и застроенные респектабельными домами и особняками, заселенными не менее респектабельными обитателями. Но и жители этих районов — Кенсингтона, Бейсуотера, Мейфера, Белгравии — опасались голодранцев, живущих рядом, часто вообще за углом. Эти опасения часто сочетались со злостью и обвинениями в том, что бедняки сами виноваты в собственной нищете. Вот если бы не пили, молились усерднее и работали лучше, глядишь и жили бы лучше… Впрочем, существовали и другие взгляды на решение проблем нищеты. Например, увеличить количество колоний и протекторатов. Чтобы и наконец на англичанина работали иностранцы, а англосаксы занимались тем, предписано им богом — управлением. На крайний случай остается еще добровольно-принудительная эмиграция в колонии. Вот только колонии хотелось иметь не одной Британии. На Африку нацелилась Франция, в Америке палки вставляли США, в Европе поднимала голову Германия, в Азии в опасной близости от Индии появились русские полки. И в протектораты никто добровольно никто не рвался, а сил принудить у империи не хватало… Поэтому приходилось прибегать к дипломатии и разведке, тайным операциям, подкупам и провоцированию мятежей и прочим достойным англосаксонского джентльмена делам. Впрочем, премьер-министр Роберт Гаскойн-Сессил, маркиз Солсберри лично предпочитал дипломатию, но отнюдь не запрещал инициативы подчиненных. Которые сейчас и обсуждали в различных клубах сложившуюся ситуацию и возможные действия или бездействия Британии. Сам же премьер-министр трясся в вагоне специального поезда, едущего от Пэддингтонского вокзала к небольшому вокзальчику в поселке Слау. Неподалеку от которого, в Виндзорском замке, жила после смерти своего любимого мужа королева Виктория.
Прибывшего премьер-министра встретил личный секретарь и фаворит королевы, индус Абдул Карим. Почтительно поздоровавшись, он предложил поспешить. Намекнув, между прочим, что Его Величество подготовлена, но все равно очень расстроена. Несколько минут езды по великолепному, недавно отремонтированному шоссе — и впереди стали различимы сначала башни, а потом и стены резиденции…
— О, вот вы и вы, уважаемый маркиз. Проходите, Роберт, присаживайтесь вот тут рядом. Хорошая погода, не правда ли? — Виктория встретила Гаскойн-Сессила приветливо и, вопреки намекам индуса, выглядела спокойной. Или успокоившейся. Отчего маркиз сразу почувствовал возможное «приближение бури». — Да, Роберт, никак нельзя ожидать, чтобы жизнь постоянно оставалась безмятежной. Какая ужасная трагедия… Несчастная Дагмар[1]. Как печально для нее — потерять своего сына, — королева говорила спокойным тоном, настолько контрастирующим со смыслом слов, что Гаскойн-Сессил почувствовал легкую панику. — Какая печальная новость для моей любимой внучки Алисы, — в уголках ее глаз мелькнули капельки слез, которые она поспешно промокнула платочком. — Но не будем терять время на обсуждение столь незначительных семейных неприятностей, — королева продолжала выглядеть старой бабашкой, но в тоне ее промелькнула сталь. — Что собирается предпринять Мое правительство в сложившейся ситуации?
— Ваше Величество, пока определенного решения не принято, — неторопливо, внимательно наблюдая за реакцией королевы, ответил маркиз. — Большинство склоняется к намерению предложить посредничество и решить этот вопрос путем мирных переговоров при нашем участии. Есть также предложение соблюсти строгий нейтралитет, не мешать и не помогать русским в их намерениях отомстить за убийство наследника престола. Первое предложение, к моему сожалению, скорее всего, будет отвергнуто упрямыми русскими. Второе… ничего не решает, мы отдаем всю инициативу в руки русских и просто смотрим на то, что происходит.
— Мой Альберт может быть поддержал бы это предложение, — умилилась королева, вспомнив о покойном любимом муже. — Он так ратовал за мир в деле с этим пароходом[2]. Но сейчас другая ситуация. Убийство наследника престола… пусть не совсем цивилизованной, но европейской страны, нашего родственника, наконец, не может и не должно остаться безнаказанным. Русские хотят очередной раз повоевать с азиатскими варварами? Пусть воюют. Нам же необходимо подготовиться к послевоенному миру. Пусть даже русские смогут привлечь к этому немцев и французов. Пусть. Долго такой противоестественный союз не продержится. Вспомните Берлинский конгресс, Роберт…
— Это гениально, Ваше Величество, — польстил королеве маркиз Солсберри. Подумав в тоже время, что предварительные разговоры племянника с Абдул Каримом не прошли даром. — Я думаю, что доведенная до правительства и парламента ваша, Ваше Величество, точка зрения поможет нам разрешить сложившуюся ситуацию без внутриполитических потрясений.
— Это хорошо, маркиз. Сами понимаете, что к старости начинаешь ценить спокойствие и тишину, — Выпьете со мной чашечку чая? Мунши, — фамильярно обратилась она к секретарю, назвав его не по имени, а по прозвищу, — прикажи подать чай мне и маркизу…
Бурные дебаты в парламенте продолжались всего лишь один день, после чего депутаты практически единодушно поддержали предложение о соблюдении благожелательного нейтралитета по отношению к русско-японскому конфликту. Причем никаких ограничений на возможность фрахта русскими или японцами английских пароходов наложено не было, хотя первоначально часть депутатов от партии вигов и настаивала на принятии такого постановления…
Берлин, столица Германской империи, уступал блеску великих столиц, вроде Лондона, Парижа, Вены или Санкт-Петербурга. Он представал перед глазами гостей не в виде блестящей столицы империи, а в основном городом десятков заводов и домов для рабочих. Кайзер же Германского Рейха Вильгельм Второй хотел, чтобы Берлин был признан «самым прекрасным городом в мире», для чего он должен был стать городом памятников, проспектов, величественных зданий и фонтанов. Но пока, как он сам признавал: «В Берлине нет ничего, что могло бы привлечь иностранца, за исключением нескольких музеев, замков и солдат». Возможно, именно поэтому сам кайзер постоянно стремился куда-нибудь уехать из своей столицы под любым предлогом. Даже удивительно, что телеграмма из Японии, рассказывающая о печальном происшествии с наследником российского престола, застала его в Городском дворце, в который он только недавно возвратился из Бремена. Причем первой реакцией его на полученное известие, если верить записям в дневнике генерала Вальдерзее, были невольно вырвавшиеся слова.
— О, нет! Неужели «северное путешествие» придется отменить?
Но срочно вызванных во дворец канцлера Лео фон Каприви и статс-секретаря (министра) иностранных дел Марешаля фон Биберштейна он встретил в приподнятом активном настроении. Приказав объявить по всей империи трехнедельный траур и отправить российскому императору послания с выражением сочувствия, Вильгельм потребовал немедленного ответа на вопрос, что следует предпринять. Вогнав в ступор Марешаля и даже ко всему привычного канцлера, который только недавно снял генеральские погоны.
— Ничего не можете без меня решить, — пожаловался кайзер. — Нам необходимо обязательно поддержать русских, если они решат наказать японцев и объявить войну. Возможно даже отправить союзный контингент, который будет воевать вместе с русскими.
— Но, Ваше Величество, — попытался возразить Марешаль, — у нас нет никаких причин поддерживать русских…
— И это говорите мне вы, статс-секретарь имперского правительства! — возмутился Вильгельм. — Ваш предшественник дал бы мне другой совет, даже не раздумывая. Пусть мы не подписывали ни договора перестраховки, ни каких-либо союзных обязательств, но мы должны быть едины в борьбе с желтой угрозой. Кроме того, помощь русским может предотвратить их сближение с французами…