Удар мечом
Шрифт:
Пока она приводила себя в порядок, рассвет выбелил кабинет, разогнал полутени из углов: на часах восемь пятнадцать.
Здание райотдела МГБ находилось совсем рядом, в пяти шагах. И в восемь двадцать, как было условлено, девушка постучалась в кабинет начальника райотдела.
Майор поднялся ей навстречу.
– Намаялась?
– Есть немного, – честно призналась девушка и удивилась: вместе были на облаве, пробирались по одним лесным тропам, размочаленным осенней непогодой, а майор в чистой форме, выбрит, подтянут – вот это закалочка!
– Садись,
Девушка вспомнила: так и не положила комсомольский билет Юрка в сейф, не хотелось верить, что парня нет больше среди живых.
– Не передумала, – ответила она и выдержала прямой, изучающий взгляд майора.
Погибшие не уходят из нашей жизни. Разве не они помогают нам выбирать дорогу? И, угадывая эти мысли, майор сказал:
– Твоя дорога и до этого была нелегкой. Но теперь придется труднее. Понадобятся умная храбрость, расчетливое мужество, полнейший контроль над каждым словом и шагом. То, что мы тебе предлагаем, не каждому под силу. Но мы долго присматривались к тебе – справишься.
– Я не раз думала над вашими словами, товарищ майор. Скажите, в чем заключается задание, и я постараюсь его выполнить.
Майор добродушно засмеялся.
– Очень ты быстрая. Мы направим тебя на учебу – пройдешь специальную подготовку. Советую отнестись к ней со всей серьезностью. «Экзамены» ведь у тебя будут принимать враги. И если окажешься плохой ученицей – переэкзаменовки не будет.
Секретарь райкома кивнула: понимаю. Спросила:
– Значит, за парту?
– Иначе нельзя. Противник у тебя будет умный, хитрый, поднаторевший в подпольной борьбе. И тебе придется основательно его изучить, прежде чем встретиться лицом к лицу.
Это категоричное «тебе придется» как бы устанавливало, крепило новую основу их разговора: слова майора воспринимались уже не как пожелание – это был приказ.
– Ты по-прежнему снимаешь комнату вместе с Марией Григорьевной Шевчук, учительницей из нашей школы?
– Да, – подтвердила девушка, не понимая, куда клонит майор.
– Хорошо ее знаешь?
– Как себя.
– Откуда родом, кто родители, где училась, с кем дружила? – продолжал расспрашивать начальник райотдела.
– Мария часто рассказывала о себе.
…Несколько месяцев назад в райком комсомола зашла быстроглазая девушка. Синий плащик ее был в грязи, модные туфельки раскисли. «Не наша, – определила секретарь, – только с рейсового автобуса». Девушка сказала, что она учительница, недавно закончила педагогический и теперь получила назначение в местную школу.
– Где остановилась?
– А нигде пока. Чемодан в коридоре. Я к вам сразу и пришла, потому что вы – райком, а я – комсомолка.
Молоденькая учительница промерзла – было холодно, сыро, шел дождь. Секретарь райкома вздохнула: присылают вот таких, неприспособленных. В туфельках да по местной грязи. Она отослала ее на свою квартиру обсушиться и обогреться. Так у нее появилась хорошая подруга. Долгими вечерами девушки о многом переговорили, вспоминали прошлое, пытались заглянуть в будущее…
– Как себя знаю Марию, – повторила секретарь райкома.
– От и добре, – кивнул манор. – Днями она получит назначение в школу Харьковской области. Ты не должна с нею переписываться и вообще поддерживать какие-либо отношения. Так лучше. Ясно?
– Так точно!
– Ого! – засмеялся майор. – Вот это мне нравится. Только по глазам вижу – ничего тебе пока не ясно. Хочется знать, с чего это вдруг Мария уедет? Очень у нее подходящая биография, простая, скромная биография интеллигентной украинской дивчины. А тебя, вероятно, в каждом селе знают. Наверное, по всему району знакомые?
– Конечно. Я ведь секретарь райкома комсомола: встречи, собрания, командировки, да и просто так – разговоры с девчатами, с парнями…
– Вот-вот, – майор словно и не ждал другого ответа. – Все это мы учли. Именно поэтому после учебы ты тоже сюда не вернешься.
Шла осень 1945-го. Тяжелая первая послевоенная осень. Раны страны еще не зарубцевались: на обширных пространствах до Волги печально чернели скелеты городов, лежал в развалинах киевский Крещатик, мертво зияли глазницами вышибленных окон многометровые корпуса заводов.
Приходили на пепелища плотники, становились к станкам вчерашние солдаты, дети и старухи по камешку разбирали руины домов – страна начинала отстраиваться, привыкать к мирной тишине.
Вступали в новую жизнь и области Западной Украины. Но не все еще бои закончились на украинской земле за Збручем. Гремели предательские выстрелы – в спину, из-за угла, из ночи. Пылали убогие селянские хаты под соломой – коммунисты не жили в добротных хуторских домах. Горели клубы и школы, только что построенные для селянских детей.
Украинские буржуазные националисты объявили бандитскую, террористическую войну народу, в любви к которому распинались на тайных и гласных сборищах, в грязных газетенках.
Дорогу убийцам преградили чекисты, истребительные отряды, сформированные из коммунистов и комсомольцев. С бандитами воевал весь народ…
Затерялось в лесах село
Небольшое село Зеленый Гай оказалось в центре тревожных событий. Здесь, в обширных лесах, затаилось несколько банд.
Зеленый Гай прижался к лесу. Пять десятков хат. Длинная улица без названия – одна на все село, и давать ей имя не было смысла. Почерневшие под дождями и ветрами соломенные крыши. Село было не из богатых, редко-редко попадался каменный дом под красной черепицей. В центре села – школа: приземистый белый прямоугольник парадным входом обращен к небольшой площади, открытой всем ветрам. С другой стороны школы – вишневый сад. Старые деревья разбросали ветви над землей, на стволах у них причудливые наросты, липкая янтарная смола. Сад подступает к лесу, отгорожен от него только невысоким, плетенным из лозы тыном.