Удивительная женщина
Шрифт:
— Если ваша жена позволила вам выйти из дому, думаю, что вы сможете помочь мне покидать сено!
— Ох уж эта старая ворчунья! — нежно произнес мистер Петри. — Целую неделю обклеивала меня горчичниками! — Он прищурил немного близорукие глазки. — Зато смотрите, как я энергичен! Нет, правда, со мной все хорошо. Давайте, я начну с конюшни. А как себя чувствуют леди?
— Замечательно! — Они вместе зашагали по еще не просохшей земле. — В пятницу здесь был ветеринар, осмотрел обеих. Похоже, что и Ева и Глэдис ожеребятся
Мистер Петри выплюнул табак, подойдя к конюшне.
— Йоргенсен нашел покупателя?
— Да, он проявляет большой интерес.
— Не позволяйте этому старому конокраду обманывать вас! Запрашивайте самую высокую цену! — Петри покачал дверь конюшни, вставив в щель согнутый безымянный палец.
— Никто не собирается обманывать меня! — Заверила его Эбби.
Мистер Петри знал ее почти пять лет и уже два года работал на нее. Ему казалось, она была похожа на даму с глянцевой обложки журнала лежавшего у жены на столике. Но та была жестче.
— Я вычищу стойла, а вы выводите лошадей и чистите их.
— Но…
— Нет, вы махали вилами всю прошлую неделю! Вам нужно немного побыть на солнце! С другой стороны, мне нужно сбросить жирок! За время болезни моя жена раскормила меня, да разве ее остановишь? Вот так, лапушка. — Он погладил голову Евы, высунувшуюся из стойла. Его уродливые, мозолистые руки были нежны, как у музыканта. — Старый Петри тебя не забыл! — произнес он, вынув из кармана морковку и протянув ее Еве.
Эбби ценила его умение обращаться с лошадьми и всегда полагалась на его мнение.
— Она по вас соскучилась.
— Конечно, соскучилась. — Он перешел к следующему стойлу и уделил столько же внимания другой кобыле. — Вот что я вам скажу, миссис Рокуэлл: будь у меня средства, я бы сам приобрел такую кобылку.
Она знала, в каком положении он находится, знала, как нелегко живется на пособие, получаемое от государства. В который раз на нее нахлынуло чувство сожаления оттого, что она не может платить ему больше.
— У меня не было бы ни одной из них, если бы вы мне не помогли.
— О, все было справедливо… может быть, правда, вы слишком дорого заплатили. — Хихикнув, он подошел к следующей лошади. — Вы тогда были новичком, миссис Рокуэлл, но, думаю, с тех пор набрались опыта.
В его устах это прозвучало самым невероятным комплиментом! Эбби, словно на парад, с удовольствием начала выводить лошадей из стойл, чтобы заняться их чисткой на солнечном свете.
Дилан наблюдал за ней из окна. Она пела. Конечно, он не слышал ее, но по ее движениям это понял. Он следил, как методично она вычищала копыта, чистила щеткой и скребницей гладкие бока лошадей. В ней появилась какая-то легкость, которой раньше он не замечал. Может быть, потому, что раньше ее мучило одиночество?
Она бросила перчатки на стойку и голыми руками терла бок одного из меринов. Такими бы ручками чай разливать, подумал Дилан. И все же эти руки ловко проходились по лошадиной шкуре. Интересно, подумал Дилан, а как бы он почувствовал себя, если бы по его коже пробежались эти руки, пробуждая чувства, возбуждая желания, исследуя? И были бы у нее такие же мечтательные глаза, как сейчас? Конечно, он находился слишком далеко от нее, чтобы видеть эти глаза, но почему-то был убежден в своей правоте.
Однако если в нем есть хоть капля ума, он сумеет избежать подобных экспериментов.
От работы она разрумянилась, движение разогрело ее мускулы. Если бы она занималась с ним любовью, она тоже не была бы бледна! Волнение и страсть сделали бы ее проворной. Он представил себе скольжение ее кожи по его, представил аромат ее плоти, всегда скрытый под слоем толстой зимней одежды. Ему хотелось сорвать с нее эту одежду, чтобы она стояла перед ним, ожидая его, сгорая от желания. От этих мыслей его пульс застучал сильнее.
В своей жизни он не раз хотел женщин. Иногда его желание было сильнее, иногда оно пропадало. Ему было свойственно быстро воспламеняться страстью, но так же быстро остывать. Он хорошо знал это. Сейчас он увлекся ею и поэтому стоял у окна и наблюдал за ней, испытывая острое чувство желания, но это не означало, что завтра будет то же! Желание не было нормой его жизни — ни желание денег, ни власти, ни уж, конечно, женщины!
Но он продолжал наблюдать за ней, отложив работу с компьютером.
Он следил, как она вела лошадей в конюшню, иногда по две, иногда три сразу. Он ждал, когда она вышла обратно, но даже не обратил внимания, сколько времени она провела там. Вдруг резко, вероятно импульсивно, она вскочила на спину мерина, которого назвали Джаддом, и поскакала на нем из загона по узкой каменистой тропинке, ведущей в сторону гор.
Дилан был готов открыть окно и закричать ей, чтобы она не была идиоткой. Хотя ему очень хотелось посмотреть, как она скачет на лошади. Солнце осветило ее лицо, и на нем он заметил полный восторг.
Они скакали вниз по тропинке уже минут десять — пятнадцать. Дилан был настолько загипнотизирован этим зрелищем, что не подумал взглянуть на часы. Ее волосы растрепались и падали ей на лицо, но она и не подумала убрать их. Нагибаясь к шее мерина, она смеялась! Она нюхала его, поглаживала, шептала какие-то ласковые слова. Интересно бы послушать, что она ему шепчет, пронеслось у него в голове.
Худо дело! Когда человек начинает ревновать к лошади, он теряет власть над собой!
Дилан прекрасно понимал это, но продолжал подпирать окно, то ли пытаясь овладеть собой, то ли по необходимости. Вот она снова исчезла в конюшне, а он приказал себе приняться за работу, но никак не мог решиться отойти от окна.