Уездный город С***

Кузнецова Дарья Андреевна

— Карточки — это вы имеете в виду их билеты, разрешительные документы? — осторожно уточнил Титов, с растерянностью поглядывая на Адама, который на этих словах сделался совершенно пунцовым. Элеонора же наблюдала представление с видимым удовольствием и вмешиваться не спешила.

— Нет, открытки, — спокойно пояснила Брамс. — Да вы вон у Адама спросите, он вам покажет, он их собирает. Шерепа очень хвалил.

— Он их что, прямо здесь собирает? — похолодевшим тоном спросил Натан. Аэлита перемены не заметила, а вот Чогошвили отчётливо шумно

сглотнул и немного побледнел. Конечно, ничего серьёзней выволочки ему не грозило, но Адам к подобному не привык — всегда хорошо учился, да и по службе до сих пор нареканий не было.

— Не знаю, — ответила вещевичка бесхитростно. — Мне кажется, он их приносил только похвалиться.

— Адам?

— Натан Ильич, честное слово — нет ничего! Один раз было, больше ни разу…

Титов смерил его холодным, выработанным за годы службы воспитующим взглядом, потом тяжело вздохнул и махнул рукой, сделав вид, что не заметил, как молодой помощник следователя испуганно и нервно косится на ящик стола.

— Чёрт с тобой, я за руку не ловил, не мне и наказывать. Только следи за своими сокровищами лучше.

Если честно, трёпку Чогошвили действительно заслужил. Хранить в полицейском департаменте порнографию — это же догадаться надо! Но Натан посчитал не лучшей идеей начинать службу на новом месте с такого шага, да и совесть не позволяла. Будь сам Титов образцом благочестия, еще куда ни шло, а так… Чья бы корова мычала, как говорят в народе!

Любопытство, подзуживающее приобщиться к прекрасному и взглянуть на открытки, поручик без малейших сомнений задавил усилием воли, заставив себя сосредоточиться на недовольно притопывающей от нетерпения девице Брамс, напоминавшей сейчас рвущуюся в бой злую лошадь, бьющую копытом. В отличие от маленьких грешков Чогошвили, вещевичка являла собой серьёзную проблему: поручик просто не представлял, как в этом случае отделаться малой кровью.

— Аэлита Львовна, может быть, вы лучше посетите экспертов и заберёте у них портрет с отчётом?

— Это мы и так можем сделать, морг всё равно по дороге, — отмахнулась Брамс, после чего терпеливо, спокойно продолжила: — Натан Ильич, я всё понимаю, если пожелаете там задержаться, я прекрасно доберусь до дома сама.

В двадцать третьей комнате повисла звенящая тишина. Брамс выжидающе смотрела на поручика, Адам с Элеонорой с большим интересом и буквально замиранием сердца ждали, как тот станет выкручиваться.

Титов пару мгновений молча буравил Аэлиту взглядом. Никакого воздействия тот, впрочем, не возымел; наверное, потому, что вины за собой вещевичка не ощущала, издеваться и дерзить не стремилась, а говорила ровно то, что думала, не находя в этом ничего предосудительного.

«Вот и что с ней прикажете делать? — устало подумал Натан. — Бить нельзя, женщина. Ругать бесполезно, всё равно не поймёт. Воспитывать тем более поздно, взрослая уже девица. Объяснять… будет выглядеть ещё глупее, чем уже есть».

— Интересно, какими своими словами или поступками

я умудрился подтолкнуть вас к подобному предположению? — задумчиво пробормотал он, не столько в ответ на её слова, сколько для заполнения паузы в разговоре. Пока вещевичка еще что-нибудь не ляпнула. — Чёрт с вами, Брамс, нянька я вам, что ли? Жаждете ярких впечатлений — воля ваша, только не говорите потом, что я вас не предупреждал, — буркнул поручик и, махнув рукой, вышел, даже фуражку забыл.

Аэлита беспомощно глянула на Элеонору, не понимая, чем вызвано поведение поручика и перемена его настроения — столь резкая, что даже она заметила. Вот только что был весел, шутил, а тут вдруг нахмурился, даже как будто потемнел весь.

— Иди, иди, деточка, сейчас передумать будет ещё хуже. — Михельсон помахала обеими руками, словно выметала вещевичку из комнаты. — И фуражку его не забудь, а то просквозит и весь жизненный опыт по дороге выдует.

Осторожно подхватив головной убор, словно тот был стеклянный и исключительно хрупкий, Аэлита бросилась догонять поручика. И уже, конечно, не слышала, как за хлопнувшей позади дверью Элеонора со значением проговорила, грозя Адаму мундштуком:

— Помяни моё слово, мальчик, осенью у нас будет свадьба.

— Эм… Элеонора Карловна, да я как-то не готов, — пробормотал Чогошвили. — Вы, конечно, эффектная женщина…

— Тьфу на тебя, сопляк! — беззлобно фыркнула Михельсон и кивнула на запертую дверь. — Вон голуби полетели. Пари бы сделала, да больно повод неподходящий. А что ты разулыбался? Иди срам свой из ящика выгребай да на боевой пост двигай, а то таракан застукает за непотребством — проблем не оберёшься. Хоть бы уж прибили кого где-нибудь подальше, чтобы он опять вымелся на другой край губернии…

Аэлита нагнала мрачного поручика в конце коридора, двинулась рядом, приноравливаясь к широкому шагу мужчины, искоса заглядывая в лицо.

— Натан Ильич, я что-то не то сказала, да? — предположила она. — Вы простите, если что. Если вас женщины не интересуют, то я…

— Брамс! — оборвал её мужчина, резко остановившись, и круто развернулся к девушке. Подумалось, что скоро это слово станет у него новым излюбленным ругательством. — Довольно. Леший побери, лучше не извиняйтесь, у вас это неважно выходит. Во-первых, на Владимирскую мы с вами едем сейчас по долгу службы, и совмещать оную с сомнительными развлечениями я привычки не имею. Вы, надеюсь, тоже. Ясно?

Аэлита мелко закивала, снизу вверх глядя на мужчину, хотя для себя решила, что Натан просто стесняется. К счастью для обоих, этот вывод Брамс оглашать не стала.

— Ну и во-вторых, меня интересуют женщины. Но обсуждать этот вопрос с до безобразия наивной незамужней девицей я считаю неуместным и впредь попрошу вас на службе воздержаться от вопросов, касающихся личной жизни моей или других служащих. Это неприлично и даже оскорбительно. Если вы не можете этого понять — просто запомните как таблицу умножения. Ясно?