Угарит
Шрифт:
– Минуточку-минуточку, – залопотала я русские слова вперемешку с финикийскими, глядя на приближение этого отвратительного типа, который уже достал из-за пояса плетку и начал ласково так ей поигрывать, – мы обязательно обсудим ваше предложение и придем к приемлемому соглашению. Вы знаете, я очень неплохо леплю глиняных верблюдов, и может быть, богине пригодится некоторое их количество…
С этими словами я обхватила, как родного, того самого человекольва, на котором совсем недавно каталась. Где-то я слышала, что если взяться за алтарь, ничего плохого тебе сделать они не вправе. Интересно, здесь это правило работает?
– Знаете, я еще очень хорошо пою и танцую, я могу показать вам прямо
Но договорить мне как раз не дали. Грубые руки сгребли меня в охапку, оторвали от спасительного зверя, потащили куда-то к выходу…
– Сечь ее на скотном дворе, хозяин? – лениво спросил громила. К этим делам он явно был привычен куда больше, чем я.
– Прямо тут, и пусть богиня видит! – несколько визгливо отозвался главарь.
Членораздельных звуков во мне уже не осталось – я ругалась, пищала, плакала, пока меня привязывали за руки к какому-то кольцу в стене рядом со светильником, и пока грубые мужские руки хватались за край моей одежды…
Но платье отчего-то осталось на месте, зато послышался резкий окрик:
– Нечиста!
Ой, мамочки, я и вправду совсем забыла с этими событиями о своем состоянии, расслабилась в ванне и голову потеряла окончательно. А теперь все наверняка проявилось самым неприкрытым способом… Первая мысль была: раз так, то не будут меня стегать! По крайней мере, не сейчас, а там что-нибудь придумаю!
А вот вторая мысль была не такой оптимистичной: зато теперь камнями побьют, причем сразу. Отношение местной публики к естественному функционированию женского организма мне уже было слишком хорошо знакомо. А тут, как назло, еще и храм… Наверняка они к своим святыням относятся чрезвычайно трепетно.
Предчувствия меня не обманули. В первый момент вся толпа замерла, во второй, как я увидела краем глаза, предводитель метнулся к человекольву, за которого я держалась, поднес к нему ближе светильник и завопил уже в полном ужасе:
– Кровь! Нечиста, нечиста, нечиста!
А дальше началось форменное светопреставление. Жрец и жрица, рухнув на колени перед скульптурой, завыли, раздирая на себе одежды и расцарапывая лица и грудь. Злобный Абдешмун с отвращением рванул узел, которым были стянуты мои руки, и тут же отступил на шаг назад. А старая карга вцепилась мне в руку пальцами, больше всего напоминавшими стальные клещи, и с орлиным клекотанием поволокла за собой. Как я ни старалась упираться и тормозить, компания младших жрецов медленно, но верно отжимала нас с бабкой в сторону боковой двери, старательно избегая прикосновений, и вскоре мы оказались в том самом темном, пахнущем мышами узком извилистом проходе.
Старуха, не закрывая рта, отчаянно бранилась, склоняя меня на все корки, и призывая на свою голову милость и прощение всего местного пантеона. Наконец, меня втолкнули в прежнюю клетушку без окон, дверь с грохотом захлопнулась, лязгнул замок (теперь не забыли!) и я оказалась в кромешной тьме.
Я сидела в своей камере в каком-то тупом оцепенении, без мыслей, без слез, даже без попыток ощупать стены и попытаться найти выход. Слишком много у меня случилось эмоций для одного дня, вот психика и не выдержала – отключилась, чтобы мне совсем уж не двинуться от перегрузок. Кажется, я даже задремала, откинувшись к стене, оказавшейся на удивление теплой и не слишком неровной. Не знаю, сколько прошло времени, наверное, довольно много. Кто-то приоткрывал дверь каморки, ставил на пол кувшин с водой и блюдо с полузасохшими лепешками, кто-то принес тючок ветоши, кто-то – очередную вонючую лохань. Я это подмечала краем сознания, но все словно проходило мимо меня, сознание плыло, как при высокой температуре, и я плохо различала, где явь, а где тяжелые обрывочные
И Веньки не было… Где же Венька? Неужели не придет на помощь?
Наконец настал момент, когда дверь конуры открылась особенно широко, и грубый голос велел мне выйти наружу. Пошатываясь, я поднялась на ноги и, держась за стену, вышла в узкий проход, освещенный светом факелов в руках каких-то невзрачных личностей, скорее всего, храмовых слуг. Давешний верховный жрец, с выражением суровым и неумолимым, стоял передо мной, пристально глядя прямо в глаза.
– Чужестранка, услышь волю богов! – торжественно начал он. – От века не слышно было такого, что сотворила ты в месте сем! За осквернение священного храма богини Астарты ты подлежишь смерти. И была бы эта смерть мучительной и долгой… – тут он замолк на секунду, внимательно следя за моей реакцией. Но реакции уже никакой не было: я и отбоялась, и отнадеялась, и слушала его слова как близкую грозу. Да, опасно, но от меня ни-че-гошеньки не зависит.
– Скотина Элибаал, – пробормотала я по-русски, не заботясь уже о понимании, – так вот какую ловушку ты мне подстроил. Мало того, что в бордельное рабство продал, так еще, похоже, не предупредил бабку о моем состоянии. А та меня сразу в храм поволокла, это ж без вариантов с моей стороны смертное преступление по местным порядкам. Ну попадись ты мне, я тебе такую козью морду устрою, век помнить будешь, не будь я Юлька-Йульяту.
Наверное, от таких веселых вестей мне полагалось бы выть, рвать на себе волосы и демонстрировать всякие прочие признаки отчаяния. Но ощущала я только злость на негодяя-коммерсанта, да такую, что не до остального было.
– Но милость богини велика! – продолжил жрец, несколько удивленный моей реакцией, – она готова простить твою вину и отпустить тебя вестницей к Владычице Библа. Там, в ее пределах ты совершишь великое омовение в водах морских и станешь чистой от греха своего, и сможешь предстать пред очами Владычицы. Согласна ли ты на это?
– Согласна, – ответила я без раздумий. Главное, пока не зарезали – и ладушки! А что там будет, пока мы до этого Библа доберемся, еще бабушка надвое сказала. В конце концов, Венька, небось, тоже не спит, не может он меня одну бросить в этакой передряге, права не имеет! В том, что Венька меня найдет и поможет, я почему-то ни капельки не сомневалась. А вдвоем пусть они попробуют с нами справиться, кишка тонка!
– Но ты никому ни слова не должна отныне говорить о том, что произошло с тобой в этом храме, – продолжил он, – если ты кому-то расскажешь об этом, прогневается наша богиня, прогневается Владычица Библа, и тебя обрекут на долгую, мучительную казнь. Тебе сначала отрежут болтливый язык и выколют дерзкие глаза, а затем Абдешмун…
– Короче, я согласна молчать, не дурочка, – ответила я, – ведите, куда положено. Буду я этой… посланницей, раз уж я Вестница! И молчать при этом буду.
Идиоты какие-то они тут, все поголовно. В охватившем меня приступе холодной злости я была готова разнести все здешнее царство вдребезги и пополам. Не на такую напали, чтобы дать себя покорно зарезать или как там еще прикончить, фигушки!
– Хорошо же, и помни мои слова.
Но уходить он не торопился. Он пожевал губами и добавил скорее утвердительно, чем вопросительно:
– Ты взяла те Письмена, которые хранились перед богиней. Верни их нам.
– Зачем? – ответила я, – вы все равно не можете их прочесть. Ни единой буквы. А я могу, я ведь Вестница.
– Верни их затем, чтобы нам не пришлось обыскивать тебя и звать Абдешмуна, – привел жрец довольно убедительный аргумент.
– Да забирайте, – ответила я, вынимая из-за пазухи листочки, – неужели вам совсем не интересно, что там написано?