Угловая комната
Шрифт:
Было тепло, по Мясницкой радостно шли люди – это да, но суббота была рабочей. Двенадцатого обещали праздник, а в субботу – потрудись. Потом, с воскресенья по вторник, аж три дня пей наборами, спи, поезжай схорони когонибудь, но в субботу – потрудись. И на пары, само собой, иди.
Я все же взял выходной – не в субботу, в пятницу, – чтобы встретить бабушку. Она прилетела из Джербы, в три часа ночи приехала на Курский, сдала чемодан в камеру хранения. Мне наврала – сказала, что будет в Москве в восемь: хотела, чтобы
(Я не выспался: Полина всю ночь мерила давление, почти умирала – такая дура.)
Вышли из вокзала. Заметил, что бабушка загорела. Позже – что постарела: мы давно не гуляли – вот так, без особой цели, не зная, чем заняться. Обычно приеду к ней на пироги, на солянку – отец любил солянку. Или она к маме в гости. А чтобы гулять – не помню, когда в последний раз. И вот она идет неуверенно, одышка. Она, конечно, летела, почти не спала, устала. И всетаки семьдесят в следующем году – никуда не денешься.
Мы дошли по Садовому до кафе, где на завтрак пашот со спаржей: дорого – но ведь бабушка. Я спросил, не звонил ли Миша.
– Я сама вчера звонила, пока ехали в аэропорт.
– Как отец?
Бабушка пожала плечами:
– Так же.
Я рассказал про экзамены, про конференцию в июле. Начал про зубы, но решил не расстраивать. Бабушка показывала фотографии: крепость, крокодилы, витрина с крабами. Потом вспомнила, что звонила мама – в начале недели.
– Скорее всего, насчет свадьбы, – сказал я.
– Когда планируют?
– В августе. Семён весь июль будет в Латвии.
Собрался с мыслями, добавил:
– Только ресторан небольшой, места мало. Она хотела тебя одну: без отца, без Миши.
– Ладно, – согласилась бабушка, – буду одна.
В два обещали дождь: решили, пока солнце, доехать до центра.
– Что за ресторан? – спросила бабушка.
– На набережной – названия не помню. Пока будут накрывать горячее, всех посадят на катер, повезут по реке.
– Стадион с воды красивый, наверное. Как там, интересно, мундиаль?
– Студентов заставили экзамены сдавать в мае. Теперь общежития расселяют.
– Конечно. Куда их иначе девать, мундиалевцев? В общежитие на Лядова – самое то. Его крайний раз при Советах ремонтировали – это же сколько лет прошло.
И через минуту:
– Словото какое дебильное – «мундиаль».
Мы посмотрели на Красную площадь, на Никольскую в лампочках. Сели пить кофе, съели совершенно приторное безе. Бабушка рассказывала про какуюто рыбу, про то, как торговалась на рынке, как пыталась сойти за француженку. Говорила мне:
– Bonjour! – с почти арабским выговором.
– Еще бы загорела немного – за свою бы сошла, – смеялся я.
Бабушка
– В садике покажу.
– А когда в садик?
– После праздников – завтра еще отпуск, слава богу. Я им книжку твою носила – сказали, очень уж грустная.
– Грустная.
– И мата много.
– Много.
– Можно ведь без мата.
– Можно и без мата.
Бабушка посмотрела на меня, подумала:
– А мне не мешало, – сказала наконец, – пусть даже с матом. А в садик зря носила, наверное.
Мы спустились в метро, доехали до Сити, вышли: дождь. Бабушка выглядывала из павильона, потом фотографировала через стекло, потом заключила:
– Вот ведь зараза – дождь.
Дошли подземным переходом до торгового центра. Поднялись в мебельный, бабушка полюбовалась диванами. Приглядела один с шестью цифрами на ценнике – для дачи.
– Дачуто где взять? – спросил я.
– Что же мне – вечно в садике сидеть? Будет семьдесят – уволюсь, продам квартиру. Отправимся с отцом на дачу.
Зашли в кофейный, я купил домой капсулы. Продегустировали кофе – по две чашки.
– Мне больше не наливать, – сказала бабушка. – А то до дачи не доживу.
Купили ей чтото в поезд, поели. Поехали обратно на Курский, забрали из камеры чемодан. Бабушка начала рыться в вещах, достала мне пирамидку:
– Я думала, внутрь свечка вставляется. Уже в отеле поняла, что она не открывается.
– Ничего, без свечки постоит. Спасибо.
– Еще нуга есть – три килограмма. Отломить тебе?..
– Не надо, я сладкое не очень.
Бабушка подумала и не стала спорить:
– Даже если надо – не отломлю: она как каменная.
Нашли поезд. Закинул чемодан на полку, засомневался:
– А сама сможешь снять?
– Меня Миша встретит.
Стали прощаться, бабушка спросила, когда приеду.
– Только на свадьбу, – и опять про экзамены, про конференцию.
– Ну, звони тогда, – сказала бабушка, но позвонила сама – ровно через сутки: участковый врач, две скорых, инсульт. На заднем плане Миша громко объяснялся с завотделения, то и дело чтото гремело.
Потом Боря с Серебренниковым. Потом Бо ря с Ксюшей и Васей. Потом те же и Фарик. Потом только Фарик. В перерывах – мама, бабушка, пропущенные от Полины.
Потом снится дача – так и не купленная, никогда не существовавшая, составленная из случайных деталей: самовар, тарелка слив, фиалки на подоконниках. Отец проглатывает водку, поднимается, говорит: пора. Выхожу во двор, отец следом: выносит чемодан, бросает в багажник. Появляется бабушка: она не едет, на ногах тапки – с крыльца не сойти. Мы прощаемся, отец бьет по гудку, торопит – и уже курит на перроне: както особенно, с тоской. Возьмет ртом воздух – так и ждешь, что вотвот скажет, – а он помнет губами и снова за сигарету.