Уготован покой...
Шрифт:
Эйтан, забавляясь, вновь взглянул на незваного гостя и медленно-медленно качнул несколько раз своей тяжелой башкой сверху вниз. И уже готов был добродушно заулыбаться, когда в бледном свете фонаря, падающем из-под ближайшего жестяного навеса, взгляд его наткнулся на взгляд незнакомца, который будто ожег его зеленым огнем, и было во взгляде чужака нечто одинаково близкое и к радости, и к отчаянию, а вокруг глаз его что-то нервно подрагивало. Во всем облике юноши ощущались пугливое беспокойство и напряженность, смешанные с подобострастием и хитроватой покорностью.
Ситуация перестала казаться Эйтану Р. забавной: стоящий перед ним парень производил впечатление человека неискреннего. Поэтому Эйтан перестал улыбаться и предпочел заговорить с той грубоватостью, к которой привык в армии:
— Ладно. Чем тебе можно помочь. — На сей раз интонация его не была вопросительной.
Неизвестный не спешил ответить, словно и в самом деле в мгновение ока уловил и усвоил ту тактику, которая давала Эйтану превосходство, — несколько секунд повременить с ответом.
Он поколебался, переложил гитару из правой руки в левую, и сразу же пришло решение, он протянул высвободившуюся правую руку и произнес:
— Здравствуйте. Очень приятно. Меня зовут Азария Гитлин. Я… Я хотел бы остаться здесь. Жить у вас, так сказать. Только в кибуцах еще осталась справедливость. Ни в одном другом месте справедливости теперь не найдешь. Я бы хотел жить здесь…
Эйтану поневоле пришлось протянуть свою руку и коснуться кончиков пальцев той руки, что была протянута ему навстречу. Ему все это казалось нелепым: вдруг среди кустов, за складом с удобрениями, обмениваться рукопожатием с этой странной личностью.
Азария Гитлин, не останавливаясь, продолжал объяснять и уговаривать:
— Видишь ли, товарищ, я бы не хотел, чтобы с самого начала ты понял меня неправильно. Я вовсе не из тех, кто рвется в кибуц в силу всяких личных причин и ищет тут неизвестно что. В кибуце люди и по сей день связаны друг с другом, в то время как во всем мире ныне можно встретить лишь ненависть, зависть и грубость. Потому-то я прибыл сюда, я намерен присоединиться к вам и изменить к лучшему свою жизнь. Обрести внутреннюю связь с ближним — значит, по моему мнению, обрести связь со своей собственной душой. Я бы хотел, с вашего позволения, поговорить с нужным человеком…
Чужой акцент. Эйтану не удавалось определить какой именно. Им овладело нетерпение. Место, где они стояли, было на самом краю кибуцной усадьбы. Примерно в тридцати метрах отсюда находился забор. И среди витков ржавой колючей проволоки горел там тусклый фонарь. Просевшая бетонная дорожка была покрыта слоем липкой грязи. При каждом шаге грязь взрывалась брызгами, чавкала и булькала, словно лопались один за другим нарывы, наполненные жирным гноем. Однажды слышал Эйтан Р. от Сточника об одном студенте, который жил в кибуце лет тридцать тому назад, и именно сюда тот примчался, охваченный безумием, и палил из револьвера в каждого, кто пытался к нему приблизиться.
Подул ветерок. Воздух был влажным. На склоне пригорка еще не совсем потемнела тронутая холодом трава. Была пора листопада, и деревья застыли в скорби. В гаснущем свете сумерек казалось, что до ближайших домов совсем не близко, напротив, они далеки отсюда и друг от друга. Низкий туман тянулся между строениями. Снизу от луж поднимался пар. Издали донесся девичий смех. И тишина…
Гость переложил футляр с гитарой из левой руки в правую. От рабочей одежды Эйтана пахнуло потом, кислым молоком и навозом, когда он наклонился, чтобы разглядеть стрелки на своих часах.
— Ладно, — сказал Эйтан, — все в порядке.
— Все в порядке? Мне можно остаться здесь, у вас? Я готов приступить к работе хоть завтра. К любой работе. У меня есть документы и письмо, и я…
— Слушай, — перебил Эйтан Р., — погоди минуту. Смотри: ты идешь вдоль этой дорожки, пока не дойдешь до пекарни. На ней так и написано: «Пекарня». Так что ты будешь знать, что дошел до пекарни. За ней есть небольшая развилка. Ты примешь влево, пойдешь по кипарисовой аллее, а когда аллея кончится, увидишь два дома. До сих пор все ясно?
— До сих пор все прекрасно…
— Подожди минуту. Не спеши. Я еще не закончил. Когда дойдешь до двух домов, пройди посередине, между ними. И увидишь длинный дом на столбах с четырьмя верандами. За этим домом есть еще один такой же — на столбах и с четырьмя верандами. Постучись в предпоследнюю дверь. Там живет Иолек. Иолек — секретарь. Ты должен поговорить с Иолеком. Он и есть тот «председатель кибуца», которого ты, по-видимому, ищешь.
— Это тот, про которого ты сказал, что он тяжело болен?
— Болен. Это так. Он тут же выздоровеет, как только увидит тебя. Там ты все расскажешь, там с тобой поговорят и скажут, что надо делать.
— Я очень извиняюсь за то, что прибыл в такое, как бы это сказать, неурочное время. Вообще-то я собирался приехать к вам автобусом в два тридцать, но по личным причинам опоздал. Попытался уехать автобусом в четыре, но снова запутали меня, задержали в связи с неким деликатным делом, и я опять опоздал. Как в пословице про растерявшуюся лису, ты, наверно, знаешь ее, если знаешь, сразу же останови меня: лиса, сама не зная что, искала, пока в капкан не попала. Так вот я и приехал в конце концов не тем автобусом, сошел на развилке и пошел пешком. На мое счастье, в такую погоду никакие террористы здесь не шастают, и я добрался благополучно. Извини, а ты, часом, не торопишься? Я тебя не задерживаю?
— Ничего. Все бывает, — ответил Эйтан сухо. — Главное, чтобы ты запомнил. Я повторяю. Пекарня. Влево. Кипарисы. Два дома. Длинный дом. Предпоследняя дверь. Там будешь говорить сколько душе угодно, и с тобой тоже будут говорить. Ты уверен, что не собьешься с пути?
— Избави Боже! — ответил Азария, почему-то запаниковав, словно спросили его, можно ли на него положиться, не воспользуется ли он темнотой, чтобы стащить что-нибудь. — Я в армии чуть не попал в спецподразделение, меня собирались послать на курсы, где изучают ориентирование на местности. Очень рад был с тобой познакомиться. Как говорится, улыбающееся лицо запоминается навсегда. Меня зовут Азария. А ты… Разреши тебя поблагодарить…