Угрюм-река
Шрифт:
— Так как же? Был перед пожаром обыск-то? Следователь отхлебнул чаю, убавил огонь в лампе и уставился взглядом в угол, в тьму:
— По правде вам сказать, я, к сожалению, дал маху. Обыска пред пожаром не было… Да и кто мог предвидеть пожар?
— Не было?! — привскочил купец с обжигающего стула и из пятисот рублей мысленно отбавил еще двести.
Следователь вынул из-за рубахи термометр и стал его внимательно разглядывать.
— В сущности, — сказал он, — производить обыск было бессмысленно: об имуществе убитой осведомлен лишь Петр Данилыч, ну,
— А документик?! — вновь подскочил купец. — Ведь тот документик мог в лапы вам попасть. Вот в чем суть-с.
Следователь неприятно сморщился и промолчал. Потом сказал, слегка ударяя ладонью в стол:
— Только имейте в виду: этот разговор между нами. И чтоб никому ни-ни… Поняли?
— Понял, понял… И, выходит, значит, так. — Иннокентий Филатыч встал, со всех сил потер кулаками поясницу, выпрямился и мелкими шажками пробежался взад-вперед по комнате, чуть задержавшись на ходу у неряшливой кровати следователя. Оправив смятую подушку, он сказал:
— Выходит так. Убийца грянул из ружья и убежал — кто-то помешал ему: не удалось обворовать. А потом, на следующую ночь взял да и залез опять… Караульного подпоил, конечно, или обманул, уж я не знаю как.., может, поделиться обещал…
— Караульный арестован.
— Значит, залез с отмычкой и стал второпях хозяйничать… Богатства много, а страшновато: покойница лежит, отмщения просит, жуть на душу наводит. Он, для храбрости — к шкафу, а в шкафу вин, наливок сколько душе желательно, а жулик — пьяница. Вот и дорвался… Тут ему башку-то и ошеломило — сразу, как баран, округовел. Здесь сундук, там гардероб, темно, снял лампу с керосином, да и кувырнул ее… Вот и… А тут покойница из гроба поднялась, держит его, не пускает. Ну, может, сам к ней приполз — медальоны с нее разные снимать… А огонь пуще, дым, смрад… Тут грабителю и карачун… Вот и все… Так или не так? Давай руку! Видишь, я тебе убийцу разыскал… — и старик вопросительно захохотал, поблескивая желтыми зубами.
— Да, правильно… — раздумчиво проговорил следователь. — Может быть, и так. Сейчас, сейчас… Кверху, дьявол, идет.
— Кто идет?
— Температура. Сейчас, сейчас… — следователь отметил на графике точку и провел синим карандашом черту; руки его дрожали. — Тридцать восемь шесть десятых… Ну-с?
— И он поднял болезненно раскрасневшееся серьезное лицо свое на собеседника.
— Вы слышали, что я говорил-то?
— Конечно, слышал. Ну-с?
— Вот так и действуй. А мы тебе…
— Я, возможно, так и стал бы действовать. Возможно… Но вот в чем дело… — Следователь, торжествующе играя густыми бровями и морщинами на лбу, достал с этажерки старенький портфель. — Вот видите, газета без уголка. Я взял ее у Прохора Петровича, при допросе. А вот и уголочек.
— Ну, что ж из этого?..
— Его нашел я в комнате потерпевшей. Он был в качестве пыжа в ружье убийцы… Видите, обгорел
— Ну что ж из этого?..
— Значит!
— Ну что ж из этого?.. — мямлил, толокся на месте язык купца. Всерьез испугавшись, он мысленно прибавил к тремстам рублям еще пятьсот, еще пятьсот и тыщу. Вдруг уши, его покраснели, жилки забились в висках, зрачки расширились и сузились. — Гляди, гляди! — резко вскричал он, приподнимаясь, и ткнул перстом в окно, за которым мутнел поздний вечерний час. — Отец Ипат… Пьяный!..
— Нет, кажется, не он, — повернулся, уставился в окно и следователь. Его крепко лихорадило.
— Нет, он… Нет, не он… Это дьякон…
— Какой дьякон? — спросил следователь, протирая глаза.
— На поминках, из города выписывали… И с монашкой!..
— С какой монашкой?
— На поминках… Видишь, видишь, что он разделывает? Кха-кха-кха…
Меж тем пальцы купца работали с проворством талантливого шулера. Он быстро глотал чай, давился, перхал, кашлял, глотал остывший чай, давился, крякал.
Следователь круто отвернулся от окна.
— Вот я и говорю, — перехваченным голосом сказал купец, как гусь вытягивая и втягивая шею. — Вот я и…
— Где?! — будто из ружья выпалил следователь, и охваченные дрожью руки его заскакали по столу. — Бумага, клочок, пыж?! — Одной рукой он сгреб купца за грудь, другой ударил в раму и закричал на улицу:
— Десятский! Сотский! Староста!..
— Иван Иваныч, друг… Ты сдурел. Я тебе тыщу, я те полторы, две…
— Эй, кто-нибудь!.. За приставом!..
— Да что ты, сбесился, что ли? Пожалей старика… Что ты, ангел… Лихоманка у тебя. Тебе пригрезилось… Три тыщи хочешь?
Ребятишки молниями полетели по селу. Первым прибежал урядник. За ним — сотский и двое крестьян. За ними — доктор.
Самый тщательный обыск никаких результатов не дал. Иннокентия Филатыча раздели донага, перетрясли всю одежду — пропажи не нашли.
Иннокентий Филатыч падал на колени, плакал, клялся и божился, призывая на седую голову свою все громы, все невзгоды. Какой документ? Какой пыж? И за что так позорят его незапятнанное имя? Его сам губернатор знает, он с преосвященнейшим
Варсонофием знаком… Да чтобы он.., да чтоб себе позволил?! Что вы, что вы, что вы!.. Господин урядник, господин доктор, будьте столь добры иметь в виду!.. А следователь невменяем, он же совершенно нездоров; нет, вы взгляните, вы взгляните только, который градус у него в пазухе сидит…
Однако Иннокентий Филатыч был арестован и заперт в узилище бок о бок с Ибрагимом-Оглы.
Следователя доктор уложил в кровать. Температура больного подскочила на сорок и три десятых. Следователь бредил:
— Я, я, я… Марью Авдотьевну сюда подать! Наутро пристав получил от Прохора Петровича из рук в руки пятьсот рублей задатку.
— Федор Степаныч, вы пока имеете за мной еще пятьсот рублей. Не оставляйте меня…
Я один ведь… И не считайте меня, пожалуйста, преступником. Я чист, клянусь вам.