Угрюм-река
Шрифт:
Путники все еще не могли изжить того острого ощущения, что, словно ножом, полоснуло их при спуске через порог.
— Жжжи! — и нету, — улыбался Ибрагим. Все еще в ушах мерещился рев диких волн, и неостывшие души путников были под обаяньем чуда.
— Напролом пойдешь — всегда цел будешь. Забоишься — пропал твоя… — поучал черкес.
Солнце и торопливая быстрина реки делали свое дело. Вера в успех была очевидна. Что ж, еще каких-нибудь недели три и — город Крайск. Черт возьми, как все-таки хорошо,
— Хватит ли нам припасов, Ибрагим? Пороху, дроби совсем пустяки.
— Хватит…
Тихим вечером закат был красный с желтыми закрайками.
— Ветер будет, — сказал Ибрагим. — Примечай. Действительно, с полуночи разыгрался ветер. Пришлось причалить шитик крепко-накрепко: волны с плеском ударяли в его борта, и тайга по берегам шумела.
Продрогшие путники пробудились рано. На песчаных отмелях крутил песок, словно зимней порой вьюга, и вся река — в свирепых беляках.
— Встречный!.. Вот это — дрянь, — сказал Прохор.
— Проплывем плесо, может повернет река. Небо было безоблачно. Угрюм-река мощна. Шитик взял на самую середину. Ветер бил прямо в нос. Течение под ветром как будто остановилось, путники еле подавались вниз.
После сильной часовой работы Прохор взглянул назад: сизый дым от костра совсем близко. Черкес сошел с кормы и тоже сел в греби. Шитик пошел ходчее. Но вот миновали шиверу с торчавшими камнями, и дальше началось тихое плесо. Шитик почти остановился. Ветер, бушуя, рвал с налету. Мачта дрожала, хлестал и трепался на ней красно-белый флаг. Было нестерпимо холодно, ветер с шумом врывался в рукава и хозяйничал под одеждой, охлаждая тело.
По прибрежным кустам путники заметили, что шитик гонит встреч течения.
— Взад идем. Налегай, Прошка! — Но не хватало сил, шитик настойчиво влекло обратно.
— Попробуем бечевой.
В лямку впрягся Ибрагим, и, падая на ветер, побуровил шитик.
Прохор пытался разжечь сделанный в носу очаг, чтобы согреть онемевшие руки, но тщетно: ветер задувал огонь.
С приплеска несло песок, больно стегало в лицо, ослепляя воспаленные глаза.
Защурившись и низко опустив голову, Ибрагим напряг всю силу, дышал, как конь, но шитик подавался туго.
— Ну-ка ты, Прошка!.. Устал. — Он бросил лямку и, шатаясь от изнеможения, пошел к шитику. Его одежду полосовал ветер, и концы белого башлыка, как две седые косы, стлались по воздуху горизонтально.
До самого вечера без толку бились на одном и том же месте. На другой день то же: солнце, ураганный ветер, беляки. И тайга шумела угрожающе. В путь не выходили: напрасный труд.
На третий день то же.
Вместе с остатками сухарей, крупы и пороха уверенность в успехе пропадала, наяву стал сниться нехороший сон…
В пятом дне пробовали вывести шитик на середину. Трещали крепкие
Подбадривали друг друга:
— Ничего… Вот кончится ветер, полетим стрелой.
— Нычего. Нэ робей!..
Но глаза откровенней языка. Прохор спрашивал черкеса глазами и получал немой ответ: «Плохо, Прошка!»
Мучительная неделя кончилась. И, как садиться солнцу, — ветер стих.
И, радость за радостью, — сон на веселое пошел: вдруг увидали оба: стоит у воды, возле залома, в меховой парке тунгус.
— Бойе, милый, здравствуй! — чуть не плача от радости, вскричал Прохор.
— Здраста, твоя-моя…
Тунгус пожилой, безусый, сзади болталась черная косичка, глаза удивленно-испуганно щурились на подошедших.
— Ты реку хорошо знаешь?
— Знай… Наскрозь знай… Да-алеко!.. Конец знай…
— Когда мы выплывем? — спросил Прохор и, затаив дыханье, ждал.
— Не выплывешь. Вот маленько, и все заморозится… Кирепко.
— Как же нам быть? — робкий задал Прохор вопрос.
— Вылазь… Перезимуешь. Пойдем тайгам… Эге…
— Мы плыть хотим! — крикнул Прохор.
— Сдохнешь, — спокойно сказал тунгус и стал усиленно раскуривать трубку.
— Ведь недалеко?
— Да-а-леко. Мороз ужо, синильга. Пурга… Эге… Самый смерть.
— Проводи нас до Крайска. Сколько хочешь, дам.
— Нет… Моя не хочет… Мало-мало дожидай весна, тогда можно… Вода большой живет, бистерь… Пять дней допрет. Крайск — на другой реке стоит.
— Бойе, голубчик, ну, милый, — нежно заговорил Прохор, взял тунгуса за рукав, ласково, по-детски смотрит в его узкие, прищуренные глаза. — Бойе, мать у меня там на родине… Отец… Мать умрет, подумает, что пропал я. Ради бога, бойе, проводи нас.
— Нет, моя не хочет.
— Зарр-эжу! — вдруг гаркнул черкес и, схватив тунгуса за шиворот, взмахнул кинжалом.
Тунгус сразу на землю и, обороняясь, заслонился вскинутой рукой.
— Иди!
— Куда тащишь?
— Иди!
За ужином ничего не говорили, на душе у двоих был праздник, у третьего зачинался страшный сон. Тунгус не притронулся к пище.
— Нэ скучай, Прошка, — тихо ворчал Ибрагим, подталкивая юношу в бок. — Доведет… Реку знает. Приказать будэм.
Тунгус свирепо на них посматривал, озирался на утонувшую во мраке тайгу, посвистывал призывным посвистом и что-то зло бубнил. Прохор пробовал заговорить с ним, но тот тряс головой: