Указка
Шрифт:
Когда потом осматривали место пожара, то нашли два обгорелых трупа, лежащих так, словно в последнюю минуту жизни они ходили паровозиком. В трупах опознали бывшего сержанта Шнурко и известного вора Старобабина.
Следственные органы пребывали в недоумении, с какой целью бывший сержант Шнурко привел Старобабина в свою квартиру, а не сдал его органам милиции. Только через несколько дней было готово заключение психологов. Психологи обосновывали версию, что сержант Шнурко страдал маниакально-депрессивным расстройством и действовал, подчиняясь эмоциям. То есть всякий раз, когда сержант Шнурко сознавал
Таким образом, объяснились случаи, когда известного всему городу Старобабина, схваченного на месте преступления простыми гражданами, уводил человек в милицейской форме, а наутро этот же Старобабин совершал новое преступление.
Все газеты сообщили об этой новости: в городе больше не осталось ни одного криминального элемента, и законопослушные граждане могут спать спокойно. Сам президент выступил по телевизору, воздав должное отставному сержанту Шнурко, благодаря которому с преступностью было покончено. Президент также посетовал на скоропалительное решение об увольнении сержанта из органов.
Президент, в частности, сказал:
— Хотя сержант Шнурко был человеком, как говорят, чересчур эмоциональным, не вполне адекватно реагирующим на нашу действительность, в итоге и он оказался полезным Обновленной России…
…кажется, что-то взорвалось. Это совсем недалеко!
— Какая разница? — сказала она. — Или ты хочешь сбегать посмотреть?
Что это с ней, думаю, случилось?
А она пальчиками застывшими скрипочку сжимает. Словно скрипочкой от взрыва защищается.
Только что была бойкая, шутила. Надо мной подшучивала, что я ничего насчет Марины Ивановны не понял. Да мне все они надоели уже, честное слово! Все загадки у них, недомолвки. То Кабинетов, то Галина эта… Галина, кстати, уверенная такая, со своими рассуждениями. А скрипачка эта — совсем другая. Я-то вижу — она в горячке какой-то, вроде лихорадки.
Ну, я ее за плечи взял, приблизил. Она не отстранилась, вялая стояла. Личико свое отвернула.
— Я боюсь, — говорит.
— Чего?
— Вообще. Я боюсь этих людей. Города. Подземного перехода.
— Почему? Город безопасный. Один Старобабин где-то бегает. А в переходе всегда тепло. Киоски светятся. Люди улыбаются, и ничего не боятся…
— Люди? — переспросила она. — Я все знаю про этих людей. На самом деле они не такие. Просто они спят. Как младенцы, когда у них пузырьки на губах… И кажутся добрыми. Не верь.
— Ладно, не верю. Но я видел по-настоящему злых людей. В Америке. И я тоже был злой. Придурка какого-нибудь на нож насадить? Легко. Но я встретил человека, который с богом разговаривал. О чем они обычно говорили — не знаю, но человек этот посмотрел на меня и попросил бога, чтобы он сделал меня добрым. И бог, видимо, сделал. Как в сказке. Ты читала сказки?
— Читала… Только мне сейчас не до сказок.
Смотрю, ей со мной все меньше интереса так стоять. Словно чего-то ждет от меня. Ну я давай ей рассказывать, как сейчас в Америке плохо. Не то, что здесь! Там-то никому ничего не кажется — соловьи там, вороны, еще ерунда какая… Никто там не спит, все за жизнь свою дрожат. А если бы кто в Нью-Йорке, скажем, в погонах на улицу вышел, так его бы тут же полицейские пристрелили.
Рассказал ей про последний свой месяц перед отъездом. Про старика Джонсона, вдову, Роджера, Генку. Она спрашивает:
— А что, твой брат, значит, так и умер на этом пустыре?
Я как поглядел на нее, чтобы она лишнего не говорила:
— Генка не умер! Еще чего… Он только сознание терял все время. Ну, я за руль сел, а он сзади за меня держался. Мне все время казалось, что он падает. Потом на нормальные улицы выехали, там я машину нашел.
Она посмотрела на меня с осуждением:
— Вот так просто взял и нашел?
— А что было делать? Метро не работает, автобусы больше одного человека за раз не подсаживают, потому что боятся. Да и не ходят там теперь по ночам автобусы… Ну вот, машину я нашел, Генку назад положил и повез его к Роджеру. Ну, к тому парню, который все время в Индию играл.
— Почему к Роджеру? — спросила она.
— Да не знаю я… Он мне каким-то нормальным показался. То есть не нормальным, конечно, а… В общем, не знаю. Все равно, мне надо было ему пистолет вернуть. Так вот, сестра этого Роджера сразу о Генке заботиться начала. Целые сутки рядом сидела, пока ему лучше не стало.
— А как тебе развод оформили? Без согласия-то…
Я в затылке почесал. Неудобно ведь о своей глупости рассказывать. Ну, рассказал все-таки, как подпись на документах вместо Паулины вдова поставила. Один в один скопировала. И еще все время пальцем у виска крутила — мол, что я сам не догадался, а в этот Бронкс проклятый сунулся. Игорь Вадимович-то, из консульства, намекал мне, намекал, да я дурак не понял. А прямо он сказать не мог, чтобы я подпись подделал — там везде подслушивающие устройства стоят, а власти американские всегда готовы нечестного российского чиновника в свою тюрьму посадить, наплевав на его неприкосновенность. А если бы он мне визу без развода сделал, его бы из дипломатов навсегда выгнали.
Я думал, скрипачке интересно было все это слушать, а в конце смотрю — она опять понурая стоит. Сжалась вся. Ну, думаю, что же ты так, хоть бы играть начала, согрелась бы. А она говорит:
— А ты моим рассказам не веришь. Только смеешься…
— Каким рассказам? Я верю…
Она головой качает — нет, мол…
— Ну что, — говорю, — я тебе поверю. И не буду смеяться… Почему ты такая грустная?
Она отвечает:
— Мне надоело видеть то, чего не видят другие…
— А ты можешь показать мне, что ты видишь?
— Могу. Только захоти.
По спине у меня мурашки побежали. Ладно, думаю…
— Ну, показывай!
И она подняла скрипку и коснулась смычком верхней струны. Зачем-то пошла к лестнице, я — за ней. Вышли мы наверх, прохожих не было, конечно. Я смотрю — из двора, где мой дом стоит, дым поднимается. Я уже хотел плюнуть на все и пойти посмотреть, что с домом, а скрипачка как раз и говорит:
— Теперь будет видно. Оглянись и приготовься.
Ну, оглянулся я вокруг. Поднапрягся внутренне. Неизвестно же, что сейчас будет…